Героические злоключения Бальтазара Кобера

Тристан Фредерик

И он прочитал:

«Ты подавишь собственную волю, ты откажешься от себя самого. Ты избавишься от всех, тварей. Подобно умирающему, ты не будешь больше иметь ничего общего с миром. Но также, в своей предусмотрительности, ты не будешь пытаться проникнуть в необозримую бездну Моих тайн, где Я располагаю все вещи согласно Моему вечному провидению, потому что никто не в состоянии их разгадать».

– Не в том ли моя ошибка, что я пытался заглянуть в эту бездну? – спросил ученик своего учителя.

– Любовь толкает влюбленного все больше и больше приближаться к любимому существу. И если огонь этой любви – это костер, на котором мы должны сгореть, так пусть же

этот костер нас очистит!

– Я это знаю, – сказал Бальтазар, – ибо я прошел через этот костер. По ту сторону был Иерусалим, и меня ожидали пророки. Но потом я вернулся сюда, такой же невзрачный, как и раньше. Посмотрите: я до сих пор заикаюсь!

– Наша дорога темная, – сказал алхимик, – но под ней прячется ослепительный свет. Это как бы отвратительная маска, которую одела на свое лицо любовь. Но под обличьем этого Силена прячется самая суть красоты.

А Бальтазар стал читать дальше:

«Где эти поникшие головы, опущенные глаза? Где эти подавленные страдания, эти глубокие вздохи, эти соленые слезы? Где эти бледные лица, эта беспросветная бедность, эта жалкая нищета, этот глас, взывающий в пустыне? Где все те, которые нас угнетали и которые нас презирали? Мы не слышим больше призывов: „Поднимайтесь все на войну, на битву, сражайтесь ночью и днем, как сражаются против неверных“.

И он подумал:

«Книги тоже бывают горькими».

Они приехали в Инсбрук 30 марта. Шел снег. Их приняли на ночлег в некоем подобии караван-сарая, где не осталось ни одной свободной комнаты, так как это были ярмарочные дни. Поэтому их разместили в конюшне, недалеко от лошадей. Мужчины, женщины, дети, ходили туда и назад по коридорам, поднимались и спускались по лестницам, и их было так много, что нашим друзьям показалось, будто они попали в самый центр муравейника. Цыгане пели и танцевали вокруг костра, разложенного во дворе. Каммершульце долго разговаривал с каким-то венгром, который возвращался из Ломбардии.

Молодой человек с рыжими волосами приблизительно одного с Бальтазаром возраста подошел к нему:

– Ты лютеранин? Их здесь не любят. Скажи мне, ты лютеранин?

– Я не знаю, – ответил Кобер.

– Как это ты не знаешь? Может быть, ты еврей?

– Возможно, христианин, возможно, еврей, а возможно, и нечто иное… Я не знаю.

– В таком случае, ты еврей, – сделал вывод рыжий. – А евреев здесь любят еще меньше, чем лютеран. Почему ты не носишь косы?

Бальтазар отвернулся и подошел к Каммершульце. Рыжий парень больше к нему не приставал.

На следующий день снег все еще шел. Они встали очень рано и продолжили свое путешествие к Венеции. Им надо было пересечь Тирольские Альпы в ущелье Виптал, пока перевал еще не засыпало снегом. Поэтому кучер стегал лошадей, которые тащили карету, и они тащили ее изо всех сил, а Борака и лошадь Каммершульце бежали сзади. Внезапно карета сделала резкий поворот и опрокинулась. Лошади свалились набок. Бальтазар первым выбрался из экипажа и помог выйти учителю, а также одной даме и еще одному господину.

Никто не был ранен. Лошадям упряжки помогли подняться, но когда очередь дошла до Бораки, то увидели, что у несчастного животного сломаны две ноги. И пока поднимали карету, Бальтазар, опустившись на колени в грязь возле кобылы, ласково с ней разговаривал. Он сказал ей, что все хорошо, что теперь она будет скакать в небе, мчаться между облаков, лететь, словно ветер, через бесконечные пространства. С полными слез глазами, Бальтазар продолжал:

– Ты обещаешь вскорости вернуться за мной, не так ли? Я совершенно не понимаю этого мира. И когда ты свидишься с пророками,

с Ноем, Авраамом, Моисеем и всеми другими, скажи им, что я только и мечтаю о том, чтобы присоединиться к ним и воздать хвалу Богу, как подобает. И еще я уверен, что Урсула там о тебе позаботится. Не рассказывай ей о моих трудностях. Она лишь ласково посмеялась бы надо мной. Но попроси ее хотя бы изредка приходить ко мне, пусть даже в виде бесплотного призрака. Я сразу ее узнаю. И когда ты встретишься с моим отцом Иоганном Сигизмундом, с моими двумя матерями и всеми их детьми, не забудь попросить их, чтобы они больше не являлись на землю так, как они это делали, потому что я не хочу больше быть сумасшедшим, каким был раньше. Скажи им… скажи им еще…

Он прижался губами к ноздрям Бораки, чьи ласковые глаза смотрели на него с любовью, словно хотели навеки запечатлеть его лицо в своей памяти. Кучер подошел с аркебузой в руке. Бальтазар убежал и спрятал лицо на груди Каммершульце, который сжал его в своих объятиях. Но хоть он и закрыл уши ладонями, хоть алхимик и прижал свои собственные ладони к рукам ученика, Бальтазар вздрогнул, когда раздался выстрел.

На перевале они были к полудню. По другую сторону гор простиралась долина реки Адидже. Они перебрались через Альпы, и это означало, что Серениссима [29] (так называли Венецианскую республику) уже близко, что Паппагалло, Роза и другие актеры скоро выйдут из серого полумрака этой нескончаемой зимы. Карета прибыла в Боцен, когда уже начало смеркаться.

29

Светлейшая (um.).

20

Первым человеком, на которого обратили внимание Каммершульце и Бальтазар, когда вошли в гостиницу в Боцене, был не кто иной, как Дюсберг, фламандский торговец, предавший вестников. Негодяй сидел за столом в углу зала и кутил в компании двух девиц, которые пили и разговаривали так громко, что все на них смотрели.

Когда наши друзья затащили свой скромный багаж в номер гостиницы, алхимик сказал своему ученику:

– Этот человек не заслуживает больше жить на земле. Ты меня понимаешь?

Бальтазар задрожал всем телом, но не от страха, а от ярости. Человек, из-за предательства которого попали в тюрьму кобургские мать и братья, печатник Бонгеффер, человек, на чьей совести была смерть Циммерманна и мастера Виткопа, человек, выдавший Каммершульце и Кобера людям Шеделя, что стоило им отвратительных месяцев подземного заточения в Нюрнберге, этот Дюсберг сидел сейчас в соседнем зале, смеясь и любезничая с двумя девицами, такими грубыми, что с ними не захотел бы иметь дела даже лакей! Да, алхимик был прав: этот человек должен был умереть.

Они подошли к столу, где сидела подвыпившая троица, и разыграли удивление:

– Смотри-ка, – воскликнул Каммершульце, – да ведь это наш добрый друг фламандец! Где мы с вами виделись в последний раз? Кажется, в Вайсенбурге?

Дюсберг нахмурил брови. Казалось, он так изрядно выпил, что никак не может вспомнить, где же он встречался с нашими друзьями. Потом будто бы вспомнил:

– А, сирота! Это ведь тебя я подобрал как-то вечером на паперти собора святого Маврикия! Садитесь, мои добрые господа! Мы здесь с вами в отличной компании. Рената – королева суповых мисок и всяческой дребедени! Таратата – принцесса красного фонаря с изумительным задом! Тру-ля-ля и тра-та-та-та, надо выпить нам ребята!