Героин

Маковецкий Михаил Леонидович

— Если меня с Ногтем в Москве в полную силу ищут, зачем же меня Олигарх туда посылает? Я ведь многих знаю, Олигарху нехорошо будет, если я в ментовке петь начну. Густым басом.

— Это я знаю, что вас ищут, а Олигарх этого пока не знает точно, но уже догадывается. И искать в Москве вы эту подружку будете, пока мы вас не возьмем, тут сомнений особых нет. Мое мнение — Олигарх хвост отбрасывает. Тех, кто с Еленой Юрьевной каким-то боком общался, всех Капитан скоро возьмет. Твой шанс единственный — найти тех, кто героин в Сков для Олигарха поставляет и к ним прибиться. Это Золушку я спрятать могу, а тебя нет. Золушка к телу доступа не имела, фактически никого и ничего она не знает, искать ее никто особенно

не будет. Ты же фигура слишком заметная. Бригадир как никак, непосредственно под Олигархом ходишь, знаешь много. Если ты на дно ляжешь, тебя всерьез искать будут. Не удастся мне тебя надежно спрятать. Что же касается твоего пения в нашей конторе, то в тот момент, когда тебя возьмут, Олигарх сам где-нибудь в Испании на дно ляжет. Команда его обречена, и он это понимает так же, как и я. Просто ему нужно время, чтобы все дела закончить, деньги тихо вывести и по счетам разбросать, то да сё. Вот за этот промежуток времени ты должен помочь мне Олигарха взять. А я за это глаза закрою на то, как ты в другую команду перекинешься. Больше могу сказать. Я перед московскими товарищами могу стрелки в сторону перевести, слить им информацию, что ты за рубежом залег, еще что-то. Тут подумать надо спокойно. И мой тебе совет. В Москве остановить на хате, о которой Олигарх не знает. Скажешь, что у телки живешь. Олигарх адрес спрашивать не будет, чтобы ты не насторожился. Тебя же по мобильнику можно найти. И проверяйся, когда на назначенные встречи идешь. В этом случае ты достаточно долго по Москве бегать сможешь. И в Сков тебе только в одном случае возвращаться можно — если спешишь на собственные похороны. Вы когда в Москву уезжаете?

— Завтра утренним поездом.

— Значит, ночь сегодня не поспишь, расскажешь мне аккуратненько все, что знаешь об организованной преступной группировке Олигарха. В поезде отоспишься.

* * *

— Явился, наконец. Долго же я тебя ждал.

— Ничего, ты у нас терпеливый. Списки давай.

— О каких списках речь?

— Не кокетничай, Лысый, не крути локон на пальце. Ты же на Олигарха и всех братков с первого дня архив собирать начал. Или я не прав? Если не прав, то я пойду, мне с тобой разговаривать в этом случае не о чем.

— Остынь. Есть списки. Отдам я им тебе. Для кого же я их составлял, если не для тебя. Только что я буду иметь с этого?

— Так ты же это тоже просчитал, чего зря спрашиваешь? Олигарх с его командой садится. Ты, с оставшимися на воле, начинаешь все с начала. Схема известная, когда-то с тобой ее сам Олигарх сработал.

— Это правильно. На ошибках учатся. Олигарх все это провернул, потому что все руками Капитана сделал. Потому-то я твоего прихода и ждал. Но лично ты меня крышевать не будешь, это понятно. Тогда кто?

— Твою голову что, мозги вместе с волосами покинули? Кто может быть? — Да кроме Саранчи больше некому.

— Так чего спрашиваешь?

— Ладно, разговор закончен, давай так посидим, старое вспомним. — Это смотря что нальешь.

— Плесну что-нибудь, садись.

— Слушай, Лысый, я спросить тебя хотел. То, что идею избить подругу Саранчи Олигарху ты подал, это я сразу понял. Уж очень не терпелось тебе события ускорить, Саранчу с Олигархом столкнуть. Тут ума большого не надо. Меня интересует другое. Как ты вообще на эту комбинацию решился. Я ведь это уголовное дело недавно внимательно перечитал. Ты же Антонину тогда вместе с Плетнем насиловал. Стоило ей не просто заикнуться, просто пискнуть тихонько, и Саранча бы с тобой такое сделал, что отсутствующие волосы у тебя бы на голове встали. Саранча же узбек, мусульманин, братан в законе. Как же ты решился?

— Перед Антониной на мне вины нет. Меня Плетень тогда вместе собой взял. Он же ненормальный, Плетень. Он ее избивать начал, если бы я его не остановил,

он бы ее добил. Он же невменяемый, начинает бить, в раж входит, и остановиться уже не может. Я ему предложил трахнуть ее, чтобы как-то избиение прекратить. Пока я с ней на полу возился, Плетень немного в себя пришел, успокоился. Потом он ее и трогать не стал, плюнул просто и мы ушли. Когда я из лагеря вернулся я сам к Антонине пришел. Никакого Саранчи тогда и в помине не было, в любом случае не могла она ничего мне сделать. Она мне сказала тогда, что сразу все поняла, еще на полу. Я ведь фактически ее и не насиловал, больше защищал от того, чтобы Плетень ее ногами не бил. Она потом даже меня у себя спать оставила. Мне же после тюрьмы некуда было идти, ты же знаешь.

— Знаю.

— А потом меня к себе Олигарх взял. Лестно ему было, шестеркой у меня бегал, а сейчас у него служу.

— Ну уж и служишь.

— Хожу под ним, к словам не придирайся. А потом, когда меня в бригаду к Хомяку направили, я ей помог ларек на моем участке открыть. Она ведь баба безалаберная, и дочку одна тянула. Я к Хомяку подошел, объяснил по-хорошему. Он ей время дал раскрутиться. Я от нее и мелкую шпану отгонял. Когда к ней первый раз Саранча подошел, я и ему хотел по лбу дать. Он же тогда дурака валял, мол «бэдный узбэк, дыня продаю». А Тонька мне еще кулак показала, мол, не мешай, я этого чучмека на деньги раскручу. Она такая хулиганистая с детства была, потому к нам еще школьницей прибилась. Ее первым мужчиной знаешь кто был?

— Как не знать, Олигарх.

— Но она для него так была, одна из многих. У него же никогда настоящей подруги не было, тоже урод своего рода.

— А у тебя-то как с подругой? Есть кто-нибудь?

— Да нет, в общем. Не берет никто. Может им прическа моя не нравиться?

— Врешь ведь, от тебя одна пол года, как родила.

— Не вспоминай о ней никогда, пожилой следователь. Она совсем не при делах.

Ладно. А Антонину бы взял, если согласилась бы?

— Да я из-за нее в Сков после лагеря и вернулся. У меня же тут никого не осталось. Да что говорить теперь.

— Из-за Саранчи?

— Нет. Она со мной жить не сама не стала, с самого начала к себе не подпустила. Не было тогда никакого Саранчи. Никого у нее тогда не было.

— За это ты ее под мордобой подвел?

— Нет, просто она мне однажды сказала, что запретила Саранче приставлять к себе охрану. Хвасталась, как он на нее запал. Не мог же я не воспользоваться таким случаем.

— Она знала, что ты на нее стрелки перевел?

— Нет, наверное. Я, по крайней мере, об этом ей не говорил.

— Еще бы! А на деньги она, кстати, Саранчу раскрутила?

— Да как тебе сказать. Саранча же вначале из себя торговца дынями строил, у которого в Самарканде семья осталась. Но расколола она его быстро, он с акцентом говорить забывал. Пока ясно не стало, что она жить с ним станет, он на деньги до смешного жадный был. Ну а как к ней спать каждую ночь приходить стал, так вопрос о деньгах сам собой отпал. Она сразу поняла, что хозяйка над ним, но денег у него не брала, в ларьке продолжала работать. Он злился, но ничего сделать не мог. А после больницы он в себя пришел и ее к себе в дом забрал. Да и она сама ситуацию поняла, страшно ей стало, перестала капризничать.

— Понятно. Да, а где же списки?

— Что, уходишь уже?

— Поеду я. У меня жена молодая.

— Наслышан. Молодец, так и надо. Вот она, папочка заветная. Бери, пользуйся. Здесь много чего написано.

— Не волнуйся, ничего не упустим.

* * *

— Ну что, Хомяк, выспался?

— Мог бы еще спать. До Москвы почти четыре часа ехать.

— Сдуй щеки, Хомяк, и слушай меня внимательно.

— Что ты так возбудился, Ноготь? Или пока я спал, тебе чей-то коготок приснился?