Герой со станции Фридрихштрассе

Лео Максим

27

Антье Мунсберг сидела на коврике для йоги и пыталась почувствовать космическую энергию, которая, как сказали, текла через ее тело. Но чувствовала она только боль в спине. Антье на мгновение открыла глаза: все остальные сидели на ковриках, глубоко погруженные в себя. Она бы сейчас все отдала, чтобы так же погрузиться в себя! Но, снова закрыв глаза, только яснее увидела проблемы, от которых, собственно, пыталась отвлечься.

Антье слушала неестественно умиротворенный голос инструктора по йоге и расслабляющую индийскую музыку, чувствовала аромат тлеющего сандала и эфирного масла, которым инструктор намазала ей лоб при приветствии. Все это, к ее собственному

удивлению, невероятно раздражало и даже злило. Какого черта она вообще здесь делает? Было всего два занятия, которые по-настоящему помогали ей расслабиться: дойка коров на родительской ферме на Ольденбургской земле и просмотр «Как я встретил вашу маму» с минимум тремя джин-тониками в крови. Все остальное ей было, как сказали бы в их деревне, как с гуся вода.

Слева от Антье сидела Кристиана Теллерсен, возглавлявшая офис канцлера, позади — Бербель Йоханн сен, глава отдела по общественным связям. Обе вечно бредили своей йогой, и, конечно же, Антье Мунсберг была польщена, когда они предложили ей пойти вместе с ними в йога-студию «Скай». Теллерсен и Йоханнсен, прозванные в канцелярии «черными дамами», потому что их гардероб состоял из одного цвета, принадлежали к внутреннему кругу власти. Безусловно, сидеть рядом с ними на коврике для йоги было честью, потому Антье Мунсберг и согласилась на весь этот цирк.

— А теперь переходим к шавасане, позе полного расслабления, — сказала инструктор.

Все легли на спину.

— Чувствуем, как тяжелеют плечи… тяжелеют руки…

У Антье Мунсберг тяжелели только мысли. Она подумала об отце, который уже три недели находился в отделении реанимации ольденбургской районной больницы. Перед глазами стояло его серое лицо, трубки, идущие в живот, мозолистые крестьянские руки, обессиленно лежащие на накрахмаленных простынях.

На днях, когда Антье была у отца, она погладила его по руке, и он удивленно улыбнулся ей. Антье уже не помнила, когда в последний раз они касались друг друга. Наверное, давным-давно, когда отец по вечерам заходил к ней в комнату, чтобы проверить, открыто ли окно и плотно ли укрыты ее ноги. Она всегда притворялась спящей. От отца пахло коровьим навозом, ветром и табаком. Иногда она намеренно высовывала ноги из-под одеяла, чтобы он укутал их. «Держи ноги в тепле, чтобы жизнь была теплой», — всегда говорил отец, а она до сих пор не поняла, что это значит.

С каждым ее посещением отец как будто уменьшался и истончался, словно медленно исчезал. «Все будет хорошо», — прохрипел он во время последнего ее визита, но оба понимали, что хорошо уже не будет. Страшнее всего было бессилие. Обычно Антье могла решить любую проблему, держала все под контролем и могла исправить что угодно. Только для своего отца она не могла ничего сделать, кроме как сидеть у его постели, гладить руку и втайне надеяться, что мучиться ему осталось недолго.

Инструктор по йоге почти бесшумно подошла и помазала виски Антье эфирным маслом.

— Не думай, лети, — шепнула она.

Да, полетать было бы здорово, подумала Антье Мунсберг. Воспарить в небо, оставив все далеко внизу. Но разве можно взлететь с таким весом? Вдобавок на ней грузом висел Михаэль Хартунг, с которым она вот уже несколько дней тщетно пыталась связаться. Он не отвечал на электронные письма и не брал трубку. Сотрудник канцелярии, посланный в видеотеку «Кинозвезда», вскоре вернулся, ничего не добившись. Хартунг пропал бесследно, никто его не видел и не знал, где он может быть. Это сводило ее с ума.

Оставалось всего шесть дней до церемонии в бундестаге, речь для Хартунга была готова и согласована со всеми профильными ведомствами, министерством иностранных дел, федеральной пресс-службой и канцлером, которая лично внесла некоторые правки. По мнению Антье Мунсберг, речь получилась

эмоциональной. На ее вкус, даже слишком эмоциональной, но, учитывая повод, вполне уместной. Главный посыл заключался в том, что один-единственный человек своими решениями и действиями может изменить общую картину. Это должно стать призывом против политической апатии и фатализма. Хартунг должен растормошить людей, призвать их: «Посмотрите на меня! Я был простым железнодорожником при всемогущей диктатуре, но сделал все возможное, и другие сделали все возможное, и вместе мы разрушили стены!»

От себя она добавила короткий абзац о европейской интеграции, поскольку считала, что настало время и восточному немцу во всеуслышание высказать свою причастность. В конце концов, именно падение Стены в один миг расширило Европу, хотя Антье Мунсберг и по сей день критически относилась к расширению ЕС на восток. Когда она думала о тех, кого приняли на борт, например об этих ужасных диктаторах из Варшавы и Будапешта, то понимала, что этого не должно было произойти.

Сама она училась во Франции, имела домик в Италии и осенью любила ездить в Грецию на сбор урожая оливок. Ах, Европа, какой прекрасной, изысканной и уютной она была раньше! Антье Мунсберг никогда не была в Польше и Венгрии, да и что ей там было делать? Поговаривали, будто еда там ужасна, женщины разодеты как проститутки, мужчины все поголовно пьяницы. В сравнении с ними восточные немцы еще цивилизованный народ.

Взять, например, этого Хартунга — довольно приятный мужчина, но нет в нем стержня, нет хватки, нет амбиций. Он, видите ли, устал и хочет покоя. Если бы в ГДР все были такими, как он, у власти до сих пор стояли бы коммунисты.

Оставался один вопрос: где он? Может быть, уехал ненадолго, вернулся в тот оздоровительный оазис. Или забился в угол от страха перед мировой политической сценой и многомиллионной аудиторией.

Проблема заключалась в том, что у Антье Мунс-берг не было альтернативного плана. Не могла же она из ниоткуда наколдовать еще одного восточно-германского героя. Вернуть заслуженного правозащитника Гаральда Вишневского, которого она только что вывела из игры при помощи некоторых финансовых вложений, тоже нельзя.

Ситуация была безнадежной, и чутье, на которое обычно Антье могла положиться, подсказывало, что все станет только хуже. Сегодня утром она созвонилась с журналистом Александром Ландма-ном. Даже он не знал, где Хартунг. Ландман пытался преуменьшить значение проблемы и думать оптимистично, но голос выдавал беспокойство. Вдобавок ко всему Хартунг не явился ни на презентацию книги, ни на важную встречу с рекламным партнером.

— Вот черт, — тихо буркнула Литые Муисберг Но. очевидно, недостаточно тихо, потому что Кристиана Теллерсен, будто в коме лежавшая на коврике рядом, удивленно открыла глаза. — Все хорошо, — шепнула Антье Мунсберг, — просто икру свело.

Теллерсен посмотрела раздраженно, как будто ее только что вырвали из состояния нирваны. Наконец Антье Му нсберг задремала и очнулась, лишь когда инструктор мягко коснулась ее руки.

28

Гостиница «Черный вепрь» находилась на главной улице Биберсбаха. На самом деле в этом городке была всего одна улица, от которой вверх к большим и маленьким домам, вплоть до самых виноградников, ответвлялись брусчатые дорожки. Прошло не меньше двадцати лет с тех пор, как Хартунг был здесь последний раз, но казалось, что за это время ничего не поменялось. В его комнате, выходящей на задний двор, стоял тот же сладковато-пыльный запах, что и раньше, матрас так же громко скрипел, клетчатые занавески, может быть, и пожелтели со временем, зато красные пластмассовые герани ничуть не потеряли своего меланхолического великолепия.