Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Голохвастов Георгий

Глава тридцать восьмая

Стоит царевна у стен Зиггурата В преддверьи первых загадочных врат: «Прощайте, грезы любви, без возврата. Прости, царевич, возлюбленный брат!..» Зловеще-красный, пылает закат, И близость ночи страшна и понятна. Дрожат на башнях багровые пятна, А там, где всходит крутая стезя Ведущих к небу вечернему лестниц, Прозрачный сумрак ложится, скользя, И тени вьются, как рой провозвестниц Тех тайн, что мыслью постигнуть нельзя. Сегодня ночью, под пологом мрака С небес спустившись в земной свой чертог, Возляжет с нею для таинства брака, Как муж на ложе супружеском, — Бог. Сомнений прежних смиряются звуки… И с верой в Чудо — былого не жаль. С молитвой пылкой порывисто руки Она простерла в небесную даль: «Приняв покорно свое назначенье, Любовь плотскую дерзнув превозмочь, Тебе, Всезрящий, свое отреченье Несет земли недостойная дочь Жених, воззвавший невесту из праха, Меня избравший средь избранных дев, К Тебе, Незримый, иду я без страха, Призывно очи и руки воздев. В палате брачной, за свадебным пиром Мне место подле Себя уготовь, Яви мне милость Свою перед миром, Приняв, как жертву, земную любовь. Себя из круга живых я изъемлю; Возьми же тело и душу мою И, сблизив с Небом родную мне землю, Причти людей к Своему бытию!..» И сердце словно уходит из мира. С минувшим рвется последняя связь У врат безмолвных, где ирисов вязь Ласкает взоры эмблемою мира; К ногам царевны их сыплют жрецы; Чуть веет амбра курильниц висячих; Не видя солнца, с восторгом незрячих, Поют о солнце слепые певцы… Толпа, ликуя, теснится, и яры Кимвалов звуки и бубнов удары. От криков жутко, — уйти бы скорей!.. И жрец-отшельник, согбенный и старый, Подходит к деве. Он с мягких кудрей Царевны снял трехвенечной тиары Земной убор, — и склонился пред ней: «Гряди, невеста!..» Под клики народа, Под песнь о счастьи несчастных слепцов, В тени угрюмой холодного свода Прошла царевна за сонмом жрецов. Бегут навстречу без счета ступени. Вверху — загадкой манят небеса, Внизу, где вьются смятенные тени, О счастьи плачут земли голоса. Слепцы поют, как порою полночной Хрустальный лотос священной реки, В мечте о солнце, в мечте непорочной, Таясь во мраке, свернул лепестки; А свежим утром, восшедшего Солнца Встречая гордый и пламенный Лик, Цветок расцвел и стыдливого донца Раскрыл несмело безгрешный тайник; Пленилось Солнце цветка совершенством, Его коснулось, как легким перстом, Лучом живым, и в огне золотом Цветка дыханье томилось блаженством… Поют слепые, и точно звучат Обеты неба в их грустном напеве; И больно сердцу, и радостно деве У грани новых таинственных врат. Здесь дым куренья сушеной гвоздики, Нависший плотной и пряной грядой, В извивах зыбит светильников блики; Богато устлан порог резедой. И муж-затворник, аскет молодой, Прекрасный, с дивным лицом богомольца, Ушей царевны касаясь, исторг Серег тяжелых звенящие кольца… Толпою новый владеет восторг: В немолчном крике, в смятении давки, Краснеют лица, трепещут сердца И зной по жилам струится, как плавкий Живой поток огневого свинца. И вновь навстречу ступени подъема, Вновь тени в споре с дрожащим огнем. Двумя жрецами под локти ведома, Идет царевна заветным путем. Всё глуше, тише земная тревога; Тесней и круче святая дорога… И мы по древним замшенным пластам Подходим к третьим священным вратам, Где розы — символ любви благодатной — Роскошно рдеют на холоде плит. Анис дымится струей ароматной: Он души тайным волненьем томит И трепет крови и пламень ланит Украдкой будит. Здесь юноша стройный Царевну встретил. Робея, пред ней Не мог поднять он несмелых очей. В нем сил избыток. Соблазн беспокойный Еще не тронул его чистоты, И образ женский не налил в мечты Отравы сладкой любовного зелья. А лик царевны, как сладостный сон, Повеял в душу, тревожа, и он Раскрыл застежку ее ожерелья В смущеньи явном; на миг огонька В глазах укрыть не умели ресницы, Когда движеньем случайным рука Прекрасной шеи коснулась слегка… Но беглой вспышкой одной лишь зарницы Простой души разрешилась гроза: Боясь обряда смутить благолепье, Свой долг свершил он, потупив глаза, И, звякнув, с шеи скользнуло оцепье. В толпе мятежный порыв торжества… Но к нам призывы и клики народа, Как бездны зов, долетают едва. Пред нами новый подъем перехода, И громко гимна поем мы слова: В надежде свершенья Обетов святых Сорви украшенья Цепей золотых! Их мертвые звенья, Как узы земли, Ты в миг откровенья Растопчешь в пыли. Завет изначальный Мерцает вдали, И свет свой венчальный Созвездья зажгли. Чертоги раскрыты, Жених у Одра… Гряди же, гряди ты, Избранница

Ра! Так с песней всходим по плитам истертым. Уже затихли все звуки земли; Едва светилен горят фитили… И небо сине… К воротам четвертым Невесту-деву жрецы подвели. Змеится лилий хрустальных гирлянда; Меж лилий путь прерывается наш; Внутри сквозных алебастровых чаш На красном угле дымится лаванда. Жрецы с последним аккордом псалма Светильни тушат. Надвинулась тьма. Лишь мой светильник свой трепет пугливый Теперь бросает в лазурную ночь. И отрок чистый, избранник счастливый, Невесте Божьей подходит помочь: Ребенка руки так просто раскрыли Одежду девы, и белый эфод, Спадая, дрогнул концами воскрылий… Внизу — я вижу — метнулся народ, Как всплеск внезапный бунтующих вод… И грудь царевны, невиннее лилий И чище снега, при шатком огне Белеет робко в ночной вышине.

Глава тридцать девятая

И вновь ступени — ступени без счета; Лишь мой светильник мерцает чуть-чуть. Еще труднее к Святилищу путь. Но греза, словно в стремленьи полета, Несет царевну на крыльях своих, И льет ей к сердцу мой радостный стих: Мир — Твой храм утвержденный: В нем любовь и страх Тебе возданы… Хвала Тебе, Нерожденный, Честь Тебе, Самосозданный! В нашей полночной мольбе, Владыка Вечности, слава Тебе! Глаза царевны подъяты с мольбою К незримой тайне небесных высот… Как звезды близки! Как чужды забот. И новый высший рубеж пред собою Невеста видит. Любви ворожбою Вздыхает мирра у пятых ворот, Пленяя сердце в наплывах душистых Истомной негой; и лотосов чистых Бесстрастно грезят живые венки, Цветов холодных раскрыв лепестки. Встречая деву, два мальчика — служки Святого храма — застыли у врат; Волос их русых колечки дрожат. Змеясь воздушно: так чистые стружки Свивают в змейки свои завитки. Когда кидает их врозь друг от дружки Рубанок острый, срезая с доски. Глаза малюток лучатся от счастья. Их щеки рдеют, — так долей участья В обряде брачном гордятся они; Склонив колени, тугие запястья В охвате плотном повыше ступни — Цепей житейских последние звенья — Они царевне спешат отстегнуть… В с новой силой, полна дерзновенья. Идет царевна восторженно в путь. Гашу светильник. Чудесными снами В лазурной выси полна темнота… Мы всходим, молча. И вот перед нами Зияют смутно шестые врата. Цветами яблонь, как снегом наносным, Весь пол усыпан, и ладаном росным Насыщен воздух. И здесь из теней Навстречу нам, отделясь от камней, Шатнулась в черной одежде старуха, Как мрачный призрак полночного духа… Узнала дева — и кинулась к ней. Как мил ей облик их старенькой няни, Пестуньи доброй младенческих лет! Пахнул ей в душу на жертвенной грани Всех былей детства последний привет. Сошлись… приникли… И скрыли потемки Прощальных ласк торопливый обмен; Слова угасли в безмолвии стен… Лишь голос хриплый и старчески-ломкий Читал заклятье от вражьих измен, И глух во мраке был шепот негромкий: Непитой водой родника-студенца Я деву-невесту кроплю для венца, С сердечной руки, как с кропила, Во здравие духа, в румянец лица… В заклятии — крепость и сила. Я ее сберегу; Я зарок свой кладу На скорбь и беду, На погибель врагу: Человеку черному, Духу нелюдимому, Тоске гробовой. И слову заговорному Остаться нерушимому На век вековой. Истай! Рассейся! Иссохни щепкой! Мое слово — крепко! Мое слово — печать, Как броня на груди: Ее не сломать. Сгинь, пропади Дух — убийца и тать! А ты, Земля-Мать, Вещая, темная, Мощь подъяремная, — Тебе — исполать! Ты зарок мой храни И дитя соблюди На все дни Впереди… С добрым человеком Палаты — ей дом, И ложе — пухом… Век веком! Дух духом! Суд судом! Враждой и силой звучал заговор: В нем был невнятный для праздного слуха, Но мне понятный правдивый укор… И бросил я повелительный взор: Не время медлить. Довольно. Старуха У чресл невинных царевны должна Широкий пояс развить по обряду. Мой гнев почуяв, послушная взгляду, Очнулась сразу и смолкла она. В ее движеньях — порывистость муки, В лице — недвижность безмерной тоски; Волос упавших седые клоки Смешались дико. В сознаньи разлуки, Так смысл ужасен последних услуг: Дрожат сухие неверные руки, Костлявым пальцам мешает испуг. Она не может нащупать начала Повитой ткани. Глаза ей застлала Слеза, окутав всё в дымку одну. Когда же вдруг пелена покрывала, Округлых бедер раскрыв белизну, Скатилась на пол, — лицом в пелену Со стоном жалким старуха упала… Дрожат — я вижу — царевны уста… Но строго ждут нас немые врата, И мы проходим под сводом портала. Жрецы остались пред входом внизу, — Вдвоем темнеем теперь в вышине мы… Земля и небо торжественно немы, Лишь я скрываю на сердце грозу. Врата Завета… Здесь тысячелетья Незримо вьются. Сгорая до дна, Без масла гаснут лампады… Одна Померкла с треском… другая… и третья. Кругом темнеет… Царевна бледна… И чудно — к мигу великой развязки — Весь мир объемлет великий покой, Когда, касаясь последней повязки, Снимаю к тайнам привыкшей рукой С ложесн невинных я девства завесу, Покров стыда, целомудрия щит… Фитиль последней лампады трещит; Чуть звездный трепет скользит по отвесу Священных лестниц беззвучно-пустых; И лишь пред входом в Святая Святых Блистает тускло чеканный треножник: На нем в тяжелом чугунном котле Дурманно тлеет на красной золе Растенье Солнца — простой подорожник. Струею тонкой в лазоревой мгле Дымок восходит, прозрачный и синий; И светлой тайной, виденьем Земле, Белеет очерк божественных линий: Царит, безгрешен и девственно-строг, Завета чистый нестыдный залог… Раскрыл я двери. Отмечен порог Венком из нежных цветов померанца; Ковром их свежесть ложится у ног, — Цветы повсюду… Не светлый ли Бог, Жених прекрасный, отправил посланца Любви приветом украсить чертог?.. И залил нежно зарею румянца Лицо царевны стыдливый ожог… Во мне же сердце стеснилось до боли: «Что ночь сулит ей?.. Что там — впереди?..» С трудом лишь, страшным усилием воли Невольный трепет смиряя в груди, Себя принудил сказать я: «Войди!..» Она вступила, и с мукой душевной Я дверь глухую закрыл за царевной. Назад, к земле, за ступенью ступень, Сходил я тихо от башни до башни; И шел, отныне мой спутник всегдашний, Бессмертья призрак за мною, как тень. Простым и ясным был день мой вчерашний… Но что откроет мне завтрашний день?..

Глава сороковая

Две тайны зрели в стенах Зиггурата: На Ложе Ра, благодатью чревата, Венчанья тайна, как из году в год, Свой щедрый миру готовила плод; А в нижнем храме, пред темным престолом Бессмертья тайну лелея в себе, Я, жрец верховный, в сомненьи тяжелом, Один томился в душевной борьбе. Но это — участь творцов вдохновенных. Порой, в наплыве тревог роковых, Коварный шепот сомнений мгновенных Смущает веру их грез огневых: Тоща, в творении своем облекая Недвижной формой живую мечту, Они страшатся, что воля людская Бессильна, мысль удержав на лету, Поведать миру ее полноту. Слабея духом на грани последней, Пытал тревожно я совесть свою: Победы ль меч я бесстрашно кую, Иль верю в призрак несбыточных бредней; В своем стремлении к спасению всех Свершу ль я подвиг, безумье иль грех? Но — нет. Всё ярче, властней и победней На сердце вера в конечный успех. Я прав. Себе я не создал кумира Из грез тщеславных. Но в мире слепцов Залог великий спасения мира Один прозрел я в чете близнецов. Их связь так ясно привык ощущать я С тех пор, как тайной мой ум овладел: Свершился в миг их двойного зачатья Единой жизни случайный раздел; То было целой души разобщенье, Мужского с женским напрасный раскол; Плоду единства пресек воплощенье Природы тленной слепой произвол. В зачатке сгублен враждебным расщепом Цветок Завета… На скорбь и на срам, Остался снова, в распаде нелепом, Царицы-Смерти зловещим вертепом Наш мир — бессмертья поруганный храм. А в этой жизни взаимною страстью Любовь связала их крепче родства; Огнем нездешним, нездешнею властью Зажегся светоч ее волшебства: Он, Кормчий птицам в искании юга, К цветам в полях направляющий пчел, — Он создал двух близнецов друг для друга, Стези их сблизил и жребии свел; И меч бездушный земного закона Рассечь не должен, что связано там, В предвечных недрах небесного лона, С великой целью, предсказанной нам. Удел их — язву губительной розни Стереть здесь, в царстве духовных калек, Разрушить Смерти тлетворные козни, Обитель Жизни воздвигнуть навек. И в их слиянии таинственный осмос Природы женской с природой мужской, Наполнив прежней гармонией космос, Вернет бессмертье природе людской. Я слышал новой вселенной рожденье; Я чуял жизни процветшей ростки!.. Упорство мысли и долгое бденье Приливом крови стучались в виски. И с жутким чувством щемящей тоски, С тревогой в новом душевном надломе, Я стал молиться в безмолвной истоме, В немом порыве, чтоб вновь отогнать Сомнений черных гнетущую рать. Такой молитвы не ведал поднесь я. Мое моленье не знало границ: Как стая белых трепещущих птиц, Мольбы рвались за предел поднебесья; Спадали слезы восторга с ресниц, И пот кровавый от страстного рвенья Со лба катился. В огне вдохновенья Душа горела… Повергнувшись ниц, Я пал на землю, недвижно на голом Полу простерся и долго потом В тиши, пред грозно молчащим престолом, Лежал во прахе застывшим крестом. Когда ж поднялся, спокойный и сильный, Исполнен духом и верой обильный, То все сомненья исчезли, и лишь Один хитон мой, измятый и пыльный, Хранил след скорби. И дрогнула тишь От слов призыва. Не просьбою нищей, А силой воли в небесном жилище Слова земные звучали: «Услышь, Услышь, Всесильный! С горячей мольбою В свой трудный час Твой слуга пред Тобою. Меня, как ризой, Ты славой одел, Украсил честью и блеском величья; Ты дал мне мудрость, чтоб в знаменьях дел, Тобой творимых, мог правду постичь я; Ты слышал веры незыблемой пыл, С высот услышал, как сердце взывало, И Жизни смысл предо мною раскрыл, Над ликом Смерти подняв покрывало… Прими же ныне, как жертвенный дым, Моленье это. Моими устами Молясь, трепещет пред троном Твоим Весь сонм миров, оживленных мечтами. Бессчетных полчищ немых мертвецов К тебе взывает отверженный голос: Воздвигни, Мощный, в чете близнецов Единства первый спасительный колос, Да вечной жизни он даст урожай На этой ниве злорадного тленья!.. Услышь!.. И если я чашу терпенья Своим прошеньем налил через край, — Не милуй!.. Небо громами наполни, Сверкни мне гневом бичующих молний, И скорой смертью мой грех покарай. Когда же милость Твоя без предела Над миром длится и не оскудела, — О, будь мне в помощь. И смерть сокруши, В единстве сблизив два девственных тела, Смешав в единстве две чистых души!..» Молитва тает, как дым фимиама. Я жду хоть знака, но небо темно… И вновь на сердце пророчество храма: «Когда одежды вы сбросите срама, И двое, слившись, составят одно, Тогда исчезнет порока пятно, И будет радость и жизнь без скончанья!..» Суди меня, правосудный Судья! Не в силах больше противиться я Влеченью сердца, как долгу призванья: На благо всем, я уклад бытия Дерзну сломить всемогуществом знанья! И, сбросив тленных одежд шелуху, Как змеи — клочья ветшающей кожи, Мы примем образ утраченный Божий, — Да всё свершится внизу, как вверху.

Глава сорок первая

Решенье твердо. И время созрело. Царевич даст мне желанный ответ: Должно свершиться великое дело К заре сегодня, чтобы новый рассвет Был жизни новой и вечной восходом. Ни мысль, ни дух не смутятся ничем!.. Никто не видит, как внутренним входом, Минуя стражу, вступил я в гарем. Вошел, окликнул… Но вкруг всё объято Молчаньем мертвым — ни звука в ответ: В алькове тихом царевича нет, Не тронут кубок вина, и не смято Пустое ложе. Забытый ночник Один мерцает в покинутой спальне… И вдруг протяжный и плачущий крик Совы зловещей угрозою дальней Раздался где-то в дворцовом саду: Казалось, птица ночная беду Вещала мне. Но теперь ли позволю Беде нежданной победу из рук Моих исторгнуть?.. И мощно я волю Напряг, как туго натянутый лук. При свете мысли, направленной к цели, Мои зеницы внезапно прозрели, А слух отверстый расслышал, как тишь Полетом режет летучая мышь. И в даль взглянул я провидящим оком: Блуждал, как призрак, царевич в далеком Престольном зале. Издревле цари, Приемля царство, им данное Роком, Венцом отцов там венчались. Потоком Луны сиянье лилось; и внутри — В стенной отделке и в своде высоком Мерцали, мягко светясь, янтари. На трехступенном помосте тяжелом, Под царской сенью, меж белых колонн, Увенчан Диска святым ореолом, Стоял Ацтала наследственный трон, Из белой кости точеный, как плоский Раскрытый лотос… О древнюю сень Разбившись, смолкли шагов отголоски; На трон упала царевича тень. Пред царским местом, на нижней ступени, В бессильной вспышке сердечных мучений, Царевич замер. Я видел, как с плеч К ногам, белея, туника упала; В руке, грозней смертоносного жала, Блеснул короткий отравленный меч… Я был на страже. С искусством йога Владея мыслью и чувством своим, Пропел я трижды созвучьем одним Святого Слова три буквы в два слога, Утратил форму плотскую свою — Наш бренный саван, докучный и тесный — И стал невидим, как Путник Небесный, Когда он, чуждый уже бытию, Как дух — свободный, как тень — бестелесный, Скользит над миром воздушной тропой: Идет он, тучи в пути попирая, И море, вод не коснувшись стопой, Проходит с ветром от края до края. Я шел на помощь. Уже лезвее К груди приставив, пред отчим престолом Царевич сердце пронзил бы свое, — Но я, пред самым смертельным уколом, Представ во плоти, отвел острие. Царевич вздрогнул с мучительным стоном… Я крепко руку холодную сжал, Раскрылись пальцы, и трепетным звоном Клинка о плиты откликнулся зал. И мы в затишьи молчали пред троном. Я был спокоен и, глядя в упор, Старался встретить царевича взор: «На миг ли только ослаб? Изнемог ли?..» Дрожал он. Плечи открытые дрогли; В чертах был скорби и ужаса спор, А взор таился, опущенный долу… И, втайне символ избранья творя, Рукою твердой его, как царя, Я ввысь под Диск лучезарный к престолу Возвел, сказав повелительно: «Сядь!..» И сел царевич бессильно на троне, Лицо скрывая в понуром наклоне… Со лба от пота намокшую прядь Волос откинул, тряхнув головою, Как будто с думой своей роковою Стремясь расстаться… Он бледен. И тьма Вкруг глаз глубокой легла синевою. Когда ж, поднявшись, ресниц бахрома Глаза открыла, — в их мраке бездонном Я чутко, чувством отцовским, постиг И страсть, и муку в гореньи бессонном, И холод смерти, столь близкой за миг. Я знал, что жутким отчаянным криком Кричит беззвучно страдальца душа. Не дрогнул я в состраданьи великом; Но строго, жалость в душе заглуша, С укора начал, как маг-проповедник, Меж ним и тайной моею посредник: «В часы невзгоды унынье — наш враг, И дух упадка — дурной собеседник, А слабость — первый к погибели шаг. Царей Ацтлана природный наследник, Стыдись, царевич!.. Растерян и наг, На вызов Рока в ответ, — неужели Ты смерти ищешь? Меж тем, не тебе ли К стяжанью вечных возвышенных благ Величья путь предречен с колыбели?.. Твоя, царевич, как солнце, светла В грядущем участь. Как сильному мужу С могучею волей и сердцем орла, Тебе сегодня я всё обнаружу, Что мудрость Неба тебе предрекла. Воспрянь, царевич, душою смущенной. Любви, законом людским запрещенной, Своей виной и грехом не зови: Здесь, в мире тленном, лишенном свободы, Мы слышим в зовах взаимной любви Могучий голос всесильной Природы. Два встречных чувства должны б, не греша, Звучать одним полногласным аккордом В слиянии целом, прекрасном и гордом; А в страсти тщетной — людская душа, Как дочь неволи, убога и сира. Любовь без счастья — вселенский позор, В ней узам жизни — правдивый укор; Как на две части разбитая лира, Два скорбных сердца обрывками струн Разлад вливают в гармонию мира… Но правды новой — сегодня канун. И завтра утором я мир наш несчастный Спасу от розни, гнетущей людей! Мне духи света и мрака подвластны; Стихии, в мощи безумной своей, Покорны воле разумной моей; Я даже самый хаос безучастный — Миров источник, основу и суть — Творящим словом могу всколыхнуть. Пусть должен двинуть небесную твердь я, — Я даже своды небес потрясу, Сметая звезды, как с листьев росу: Где подвиг нужен, как дар милосердья, Там косный долг добродетели — грех! А мне на благо всеобщее надо Овец безвольных заблудшее стадо Вернуть к блаженству нетленных утех. Сестра и ты, вы над общим уродством Порочной жизни, в упадке больном, Цвели недаром своим превосходством: Ума и тел молодых благородством, Созвучным чувством в расцвете двойном И душ сродненных таинственным сходством… Своей науки благим руководством Я дам вам счастье в блаженстве ином. Одной вы плоти, душа в вас едина — Вас тлен рожденья разъял пополам; У ваших жизней одна сердцевина — Любовь святая, блеснувшая вам. Я вас, чрез тайну великого чина, Как цвет и стебель небесного крина, Навек друг другу верну, и создам Бессмертной жизни тождественный храм, Души вселенской мечту — Андрогина. Он, Образ Божий нося, как печать, Блаженно будет в мирах обитать, Земного рая божественный житель, Нетленной жизни нетленный родитель И чад бессмертных бессмертная мать…» И нов, и чуден был смысл прорицанья В жилище древнем великих царей, В палате, полной теней и мерцанья Живых под лаской луны янтарей. Таких пророчеств под сводами зала Никто не смел возвестить в старину, И ночь немая, казалось, вонзала Слова, как иглы, в свою тишину. Захвачен тайны могучим размахом, Царевич слушал с восторгом и страхом… Лицо горело… Исчезла печаль… Не млело сердце в нем тающим воском, — Оно звенело, как твердая сталь: Сидел он, светлый, на лотосе плоском, Как новый страстный и девственный бог, В себе сознавший бессмертья залог.

Глава сорок вторая

Царевне жутко. Над Башней Завета Простерла ночь голубое крыло, И небо звезды без счета зажгло; Луна волнами холодного света Ласкает стены молчащих святынь, И морем дышит ночная теплынь. Но в храме строг полусумрак лазурный; Огонь в лампаде мигает едва; Вервеной дышат кадильные урны… В душистом дыме горит голова, И кровь стучится в виски торопливо: Растет, витает незримо вокруг Всё то, что с детства запомнилось живо О тайне храма… Во взоре испуг, Трепещет сердце в груди боязливо, А ноги стынут на холоде плит, Где блики света дрожат, как алмазы… Здесь Кто-то зоркий и тысячеглазый Со всех сторон неотступно следит За каждым шагом ее и движеньем… Зачем же тени ревнивым вторженьем Ее кругом обступили стеной? И где же жданный жених неземной? Иль в горнем храме, как в области крайней К мирам духовным, сулил ей обряд Лишь символ брака в мистической тайне?.. Сомненья в душу закрались; а взгляд Напрасно ищет на думы ответа… Таится полночь, и Башня Завета В бездонном небе — как чудный ковчег, В пучине синей свершающий бег… И снова взором святую обитель Обводит дева. Торжественно-пуст Чертог венчальный, куда Небожитель Сойдет, чтоб первым лобзанием уст Найти невесты трепещущей губы. В средине храма темнеет алтарь: Огромный камень, и дикий, и грубый, С небес на землю низвергнутый встарь, Такой далекий от радости брачной, Весь словно молний огнем опален; И льет светильня в лампаде прозрачной Лучи на ткани обрядных пелен. В углу направо — навес балдахина; Под ним два кресла; венчаясь, на них С невестой рядом воссядет жених: Так царь восходит для брачного чина С царицей вместе на царский престол. В углу налево — украшенный стол Из бронзы с чистой слоновою костью: Здесь, в знак союза, из риса пирог И светлой влагой наполненный рог Разделит дружно со смертною Бог. А после… позже… избранницу-гостью Супруг проводит для ночи чудес На Одр венчальный под царскою сенью: Святое Место подернуто тенью Глубоко в арках раскрытых завес. И страшно чужды мистерии брачной, Где светлых тайн ожидает мечта, — Над самым Ложем вздымаются мрачно Два древних темных и страшных креста. Кругом всё тихо… А тысячеглазый И зоркий Кто-то, как прежде незрим, Ланиты жжет ей дыханьем своим. Царевне жутко… Невольно рассказы Атлантских дев ей припомнились вдруг. Почтит ли деву небесный супруг? Свершится ль чудо избранья над нею? И как Безликий предстанет пред ней? Из мрака ль выйдет, как маг-чародей, Иль в храм, подобный кольчужному змею, Свиваясь в кольцах блестящих, вползет? В окно ль направит неровным зигзагом Зубчатых крыльев беззвучный полет, Иль в двери вступит торжественным шагом? Шептать ли будет ей пылко мольбы, Пленяя сердце посулами рая, Иль, раб-владыка царицы-рабы, Он будет страсти искать, замирая? Иль, чужд и страшен, как варварский князь, Ворвется буйный, победный насильник, Цветов растопчет душистую вязь, Расплещет кубок, погасит светильник И в миг бессмертья похитит в бреду Не дар любви, а насильную мзду? И вихрем мыслей себя растревожа, Любви, сомнений и страха полна, Склонила дева колени у Ложа, И небу душу раскрыла она. Слова звучали молитвой, и бредом, И скорбным стоном далекой земли: «О Ты, Чей Образ для мира неведом, Жених благой и прекрасный, внемли! Я страсть земную свою победила, И грех не тронул моей чистоты; К Тебе всходили, как дым от кадила, Мои желанья, мольбы и мечты. И я, услышав Твой зов с высоты, К Тебе пришла не с душой опустелой, А с чистой страстью: Тебе я несу Прямое сердце, и чистое тело, И слез восторга живую росу. Что ж медлишь, Светлый, заветным свиданьем?.. Не мучь напрасно меня ожиданьем, Откинь, как полог, небесную синь, Приди и дара любви не отринь!..» В любовном зное палящею жаждой Томится грудь и сгорают уста; Пылает сердце; и жилкою каждой Трепещет тело. В крови разлита Стихия властной и пламенной бури; Смешались мысли, и дух изнемог… В слепом порыве смятенных тревог Берет царевна изогнутый турий Вином до края наполненный рог. Едва глотнула, как дивная сила В янтарной влаге хмельного питья И ум, и сердце чудесно смесила В одной отрадной струе забытья. Бесстрастно, тихо, в глубоком покое Склонилась дева на Ложе Святое: Покров блистает узором шитья, Играют ярко цветные каменья… Не явь, не греза, не призраки сна, А только благость и радость забвенья, — Как будто близких небес тишина… Царевна дремлет на Ложе Священном, И чует шепот ласкающих слов, И тайно слышит в обмане мгновенном Всё ближе поступь чуть внятных шагов. В дыму курений пред мысленным взглядом Клубятся сонмы оживших теней, И снится деве ясней и ясней, Что кто-то, светлый и радостный, рядом На ложе брака склоняется к ней… Любви виденья коварны, как змеи… Полно соблазнов томление сна: Вот чьи-то руки обвились вкруг шеи, И чьих-то глаз перед ней глубина; А милый голос звучит, как струна, Звучит не страстно, а так задушевно… Вот к чьей-то груди прижалась она… И вдруг очнулась… Склонясь над царевной, Стоит царевич — покинутый друг, Один желанный жених и супруг… Про всё царевич поведал царевне, В

глазах любимых стараясь прочесть Ответ заране: пред Тайною древней Звучит так ново чудесная весть. И брат услышал решимость согласья. К его царевна прижалась плечу: «С тобою здесь всей душою слилась я, И в новой жизни с тобою хочу Сиять, подобно двойному лучу!..»

Глава сорок третья

Сбылось: дано мне мой замысел чудный И вместе страшный в его новизне Свершить на деле, как долг многотрудный. Из храма ходом, укрытым в стене, Всхожу с царевной на плоскую кровлю… Вновь Символ Девства над миром возник, И я, ликуя, в душе славословлю Владыки Света невидимый Лик! Подходят сроки! Вот — дева-невеста Приносит людям из сумрака лет Мечту пророчеств — Спасенья Обет; И, словно в свитке седом палимпсеста, Уже, сквозь строки позднейших времен, Мне зрима правда начальных письмен: Предвечный в Диске, издревле сокрытый От нас во славе Своей огневой, Заутра явит нам Образ живой, Бессмертья светом с востока залитый! Завет Единства — завет позабытый Блеснет сквозь тлен и раскол роковой! Светла под светом серебряным крыша, Над нею — лунный серебряный шар И воздух, полный неведомых чар. Царевны кудри беззвучно колыша, Чуть веет свежий морской ветерок, И, словно парус в пути на восток, Высоко в небе, рассвету навстречу, В нем чуя эры блаженной предтечу, Взмывает птица безмолвная Рок… И я спустился в святилище снова С мечтой своею о завтрашнем дне. Мои веленья ловя с полуслова, Царевич, молча, прислуживал мне. Зажгли огни алебастровых чаш мы И семь алтарных огней в хрустале: Светились стены желтеющей яшмы, Купаясь в мягком лучистом тепле. Чертеж пентакля на огненной меди, Повитый тканью, раскрыл я. Полны Кадила свежим запасом камеди, И взбрызнут нардом покров пелены. Готовы воска янтарного свечи, Сосуды с миром, три свежих венка, Мой жезл и меч, освященный для встречи Враждебных духов угрозой клинка; Вода Живая в хрустальном кувшине, С Водою Мертвой — могильный лекиф… К обряду храм уготовлен, и ныне Верну я миру в раскрытой святыне Завет далекий и темный, как миф… К сестре царевич восходит на крышу. Шаги. Уж близко их шепот я слышу — Горячий шепот прощальных минут: Жених с невестой к венчанью идут. Они вступили в святилище чинно. Я их встречаю. Я знак подаю, — Царевич сбросил тунику свою: Покров надежный любви их невинной Верней охраны стыдливых одежд; Они не клонят застенчиво вежд. В чреде эонов, при всем бесконечном Обильи в строе мирском красоты, Творец-Природа не знала четы, Рожденной ею в таком безупречном, В таком простом совершенстве мечты. Яснее детской молитвы вечерней, Прекрасней песни любви молодой, Они стояли тогда предо мной — Чудесней правды, легенд достоверней. Пусть миг прошел, и восторг мой затих, Но он всесилен и незабываем: Недаром снится утраченным раем Потомкам Остров, взлелеявший их!.. Минутно в душу мне дымкой печальной Проникла жалость при мысли о том, Что будет в этом обряде святом Стезя к венцу — их стезей погребальной, И песня смерти — их песней венчальной, А ложе брака — их смертным одром. Но выбор сделан… Урочно к востоку Уже Иштар золотая сошла, И время ночи приблизилось к сроку Священных действий… Да будет хвала Бесплотным Силам и Духам Астральным! В полночной тайне да славится Ра, Из тьмы предвечной путем изначальным От царства мертвых грядущий!.. Пора!.. И я пред дивным магическим делом На черных плитах сверкающим мелом Три четких круга, с молитвой, черчу, От черных сил ограждая чертами Алтарный камень и Ложе с крестами; Венок надев, возжигаю свечу И низко, пола касаясь перстами, Творю к востоку обрядный поклон. Шуршат одежды; фелони виссон Горит багрянцем парчовых оплечий… Жених с невестой с обеих сторон Ко мне подходят. Зажженные свечи Я им вручаю, главы близнецов Украсив вязью венчальных венцов. «Внемлите! Дастся вам мудрость святая: В любви высокой природа земная Кует великий союз с Божеством, Общаясь с Небом и гордо стяжая В безгрешной связи бесплотным сродством Удел блаженства под кущами рая. В любви высокой — тройное звено: Два чистых духа, в их девстве — одно, Раздельно-общно сливаются с Третьим В двойном единстве, как Триипостась Тройным единством предвечно слилась. И Третий — Высший — слиянием этим В меньшом, но Равном — едино-двойном, Святит бессмертье крещеньем эфира, Крещеньем в даре духовного мира, Крещеньем света в дыханьи живом. Мужайтесь, дети! На подвиг страданья В залог блаженства напутствую вас: Уж брезжит утро в ночи мирозданья, И близок жизни немеркнущей час. Простясь друг с другом лобзаньем свиданья, Отдайтесь смерти с воскресной мечтой, С мечтой о жизни, с мечтой обладанья Друг другом вечно со всей полнотой!..» И, весь в небесном, земным не волнуем, Следил я тихо, как брат и сестра Любви безгрешной живым поцелуем Слились у Ложа Предвечного Ра. Не пламень страсти в предсмертном ожоге, Не терпкой мукой отравленный зной, А трепет счастья пред встречей иной Был в этом кратком прощальном залоге… Сплелись их пальцы в пожатьи… Двух троп Стези сошлись на единой дороге: Оправдан царских детей гороскоп. Рукою твердой их руки сжимая, В круги вступил я с безмолвной четой… Возврата нет нам. Нас тайна немая Замкнула глухо тройною чертой.

Глава сорок четвертая

Алтарь сияет. Священное Ложе Повито дымом звенящих кадил, И всё в служеньи торжественном схоже С уставом древних. В кругах оградил Себя я силой тройных окроплений, Тройных молений, тройных обращений С тройным призывом Великих Имен, И трижды был я дыханьем курений От злых вторжений извне охранен. Как встреча солнца с луной серебристой Смешала б полдень и полночь в лучистой Заре одной — в бесконечной заре, — Так утро жизни ночною порою Зажглось в Ацтлане на древней Горе В венчаньи брата с родною сестрою: Рассвет возврата к исконному строю, Да будет долу всё так, как горе!.. Я Тебя заклинаю, Превысший Чистый Дух, Присносущий Отец, Просиявший сквозь сумрак нависший, Возвещенный в твореньи Творец! Заклинаю достоинством мага Многих милостей ради Твоих, Да направишь к свершению блага Ты почин помышлений благих; Да вручит мне копье обороны Светлых Духов небесная Рать, Чтобы духов земных легионы В дерзких происках их покарать; Справедливость и Дух Состраданья Да вольют, как в сосуд золотой, В душу гордый восторг обладанья Первобытной ее чистотой; Да увижу я Вечность и Славу; Да снискаю Победы венки И стяжаю Величье по праву Мощью правой и левой руки! А Тебе, как Отцу и Владыке, Нам явившему славы дела, — В слове, клекоте, реве и рыке Изначально и вечно хвала! Светом, укрытым в сосуде из глины, Брезжит в творении отсвет Творца, И лишь в едином — сияет Единый. Именем Неба и властью жреца Ныне с Царицей Царя — Два Лица, Вечного Целого две половины — Я украшаю единством Венца. Разум и Мудрость, со всей полнотою, Я сопрягаю в единой чете: Милость и Суд обручив Красоте, Царство в одно сочетав с Красотою, Счастье — Победы навек удостою И совмещу на Основе одной Дух с Преходящим, как мужа с женой. Мудростью огненной, волею здравою, Силою Слова в веках безначального, Приосеняю вас честью— и славою В тайне великой обряда венчального. Ныне для уз бытия беззакатного Двое, венчаясь и честью, и славою, Вяжутся браком, как жемчуга скатного Парные зерна — одною оправою. В радостной тайне, плотскому несвойственной, В чуде слиянья концов с серединою, Будут супруги, в их слитности двойственной, Духом единым и плотью единою. В празднике праздников, в блеске торжественном, В Девстве, не тронутом страсти отравою, Двое для жизни в бессмертьи божественном Ныне венчаются честью и славою! Радуйтесь, дети земные С нимбом небес на челе! Тел своих ноши больные Тленной оставьте земле. То, что другим недоступно, Вам благодатно дано: Зреет в двоих совокупно Жизни единой зерно. Радуйтесь! Жизни струею Вы сроднены навсегда Так, как сроднились с Землею Воздух, Огонь и Вода. С вами, как весть воскресенья, Образ Творца совоскрес! Радуйтесь, Дети Спасенья, Дети Земли и Небес! Украдкой ветер пахнул предрассветный, Повеял острый морской холодок, Как весть, что близок решающий срок: Для мира следствий свершился запретный Разрыв в цепи смертоносных причин… А я, душой напряженной светлея, Венчальной тайны связующий чин Скрепил духовной печатью елея: Кладу печать забвенья на чело — От жизненных обманов отрешенье: В нем чуток ум, как зеркала стекло, В нем девственности чуждо искушенье. Кладу печать забвенья на чело. Кладу печать прозрения на очи: Развеется всё то, что до сих пор Мерещилось, как сновиденье ночи; Окинет взгляд — надмирный кругозор… Кладу печать прозрения на очи. Кладу печать молчанья на уста: Бессильна речь, слова людские грубы; Но разрешит плотская немота Для языка мистического губы… Кладу печать молчанья на уста. Кладу печать запретную на уши, Чтоб мира гул смущающий потух: Беззвучный зов должны расслышать души — Безмолвию да внемлет чистый дух. Кладу печать запретную на уши. Кладу печать борьбы на кисти рук: В распятии — решающая битва За Жизнь, чрез Смерть, и в пытке крестных мук Предсмертный стон — победная молитва… Кладу печать борьбы на кисти рук. Кладу печать напутствия на ноги: Прямой лежит освобожденья путь, Прекрасна цель спасительной дороги, В конце стези отрадно отдохнуть… Кладу печать напутствия на ноги. Кладу печать свершенья на лингам — Целебный яд смертельной язве пола: В последней битве, данной двум врагам, Исчезнет след губящего раскола, Подобно вешним тающим снегам. По смерть скует в горниле двух агоний Единый круг на смену двум кругам… В том круге — вечность, дар новозаконий Сынам земли, вновь венчанным богам!.. Кладу печать свершения на йони. Сосуд лазурный завернутый в плат, Святого мира струит аромат. И явлен миру со всей широтою Обет спасенья в напеве псалмов; Пусть смысл их нем для незрячих умов, Но зов услышан прозревшей четою: Ни тени страха, ни скорбной тоски, Ни мук сомнений, ни противоречий… Тепло сияют оплывшие свечи; В пожатъи братском две дружных руки. Две жизни, с детства прошедшие рядом, Сейчас связали земные концы: На новой грани стоят близнецы… Но смерть страшна ль, если чудным обрядом Единства вечность обещана им В залог любви, недоступной двоим?

Глава сорок пятая

С их юной верой я верою старца Светло сливался, творя ритуал, И с песней поднял точеный из кварца Безгрешно-чистый прозрачный фиал. Напиток вечный божественной Сомы, Как сплав рубина, отсвечивал в нем, И в тонких гранях лучей переломы Пылали знойно кровавым огнем. В жаровню, брызнув по угольям рдяным, Я бросил семя; и дым кишнеца Волною неги вливался в сердца. Тогда тройным окропленьем багряным Из древней чаши с напитком веков Смочил я кудри склоненных голов. Жизни вино изливаю на кудри я. В хмеле блаженном залог единения: Да знаменует наплыв опьянения Чистую страсть в роднике целомудрия. Вам открываю в последнем преддверии Я непреложный закон воссоздания И приобщаю вас к чуду вне времени Символом древним великой печати я; Тайна тройная в любовной мистерии: Без вожделенья — восторг обладания, Царственной жизни зародыш — без семени, Жизни божественной плод — без зачатия… В области света, как рай заповеданной, В жизни, дыханьем бессмертья напитанной, Слейтесь любовью, никем не испытанной, Слейтесь любовью, никем не изведанной!.. Сошли на нас языки огневые. Пахнуло в мертвом застое мирском Дыханьем жизни: от века впервые Завет Бессмертья я в слове людском Поведал миру… И ночь просияла. В испуге тени по храму ползком Ползли, как змеи; над влагой фиала Лучи сплелись светозарным венком. Призыв целомудренной жажды Духовного ждет утоленья. Прильните единожды, дважды И трижды к струе исцеленья. Изведайте в ней троекратно Причастье любви благодатной. И в близости смертного шага Да будет целебная влага Не в юность, не в старость, Не в детство, не в зрелость, Не в плоть и не в кровь, Не в страстную ярость, — Но в девство, и в целость, И в дух, и в любовь! И по три раза к устам новобрачных Поочередно, молясь, подносил Я сок, источник живительных сил. Они склонялись и, граней прозрачных У края кубка касаясь слегка, Испили по три целебных глотка. Сердце омойте душистою Сомою, Душу утешьте непитою сладостью И напоите, как вешней истомою, Тело земное нечаянной радостью. Двое, единые в чудном слиянии, Облик воспримут по мысли Создателя Так же, как бронза в литом изваянии — Образ, рожденный мечтою ваятеля. Двое, два вздоха души всеобъемлющей, Два излучения света бесплотного, Ныне отыдут к отчизне, приемлющей Блудное чадо из мира дремотного. Мир всколыхнулся. И новозаконие Рушит заклятье недвижности каменной: В воздухе райских садов благовоние, В огненной буре нет злобности пламенной. Суша ликует, и с ласковым рокотом Море колышет волну свою пенную… Пеньем, рыканьем, мычаньем и клекотом Гимн потрясает до края вселенную! И я прозрел мироздания дали, Как новых истин святые скрижали: Звучал, казалось, воскресный хорал, И брезжил вечной зарею астрал Взамен обычной зари повседневной… Лучистый, рядом с лучистой царевной, Нетленным светом царевич блистал. Восторг священный достиг апогея: В безумстве веры — из мира исход. В наливе зрелом своем тяжелея, Не сам ли с ветки срывается плод? В порыве страстном у Ложа Святого Царевич встал в головах ко кресту; Царевна — против, в ногах, у другого. Они, застыв у столбов, в высоту Вдоль брусьев руки простерли без страха, Как чайки — крылья, готовясь в отлет: Казалось, с первым усилием взмаха Полет свободный их ввысь унесет. Но туго к брусьям петлей роковою Я кисти рук их вяжу бечевою И в путы ноги беру у колен, Крепя надежно узлами у древа… Насилью уз не противилась дева, Царевич их не заметил; блажен Был свет их взоров под звуки напева Заклятий новых в молчании стен: Не мятежный раб-завистник, А ревнитель Божества, Возношу на крест-трилистник Упованье естества. Смерти правый ненавистник, Смерти свергну я права, Возложив на крест-трилистник Упованье естества. В мире здесь душа — зарница, Заблудившаяся птица, Однодневный гость; Для живой души — гробница Эта плоть и кость! Смерть придет, освободительница: Смерть, темницу расторгающая, Смерть, как смерти победительница, Жизнь чрез тленье воздвигающая, Свет бессмертья возжигающая! В светлой тайне чуда утреннего Над любовью, здесь погубленною, Слитность внешнего и внутреннего Вспыхнет жизнью усугубленною Для любимого с возлюбленною!

Глава сорок шестая

Светлые Силы, Власти верховные, Стражи-хранители! Дайте свои Крылья духовные В путь из могилы К горней обители Детям любви, — Душам-страдалицам, Мира скиталицам!.. Звенит кадило; туман дымовой Волнами ходит; кресты озаряя, Мигают свечи… Беру с алтаря я Кувшин, налитый Водою Живой, И в чашу с тонкой резьбой краевой Роняю каплю. Отливом опала Она сверкнула, и в чашу упала, Как влага утра в раскрытый цветок. Я поднял жизнью насыщенный кубок И взял столетья изживший клинок, Закланий нож со следами зарубок, Местами ржавый, но грозный, как рок… В тот миг взглянул я с невольным участьем, С земным участьем, царевне в глаза: В очах, сиявших неведомым счастьем, Кристальной каплей блестела слеза, Как будто миру свой жемчуг хотело Оставить сердце, блаженно дрожа… И чуть заметно лишь дернулось тело, Почуяв холод зловещий ножа. У кисти левой руки, где под нежной Прозрачной кожей в узор голубой Сплетались жилки и бился мятежно Горячей крови немолчный прибой, Одну из жил я надрезом коротким Открыл искусно. За кровью густой, Спадавшей струйкой в сосуд золотой, Царевна взором спокойным и кротким Следила, молча. В залог бытия, Как дар во имя всемирного блага, Текла рудная и тленная влага, Природы женской даянье…И я Теченье крови, с молитвой беззвучной, Утишил властью целительных чар… Как дым сожженья над жертвою тучной, Всходил от чаши таинственный пар. Подняв сосуд, я прошел к изголовью Святого Ложа. Царевич с креста Меня окликнул. Сбывалась мечта: Любви их ради с безмерной любовью Теперь готов он пожертвовать кровью! И как с царевной был юноша схож В минуту эту лицом вдохновенным И глаз глубоких огнем сокровенным… «Я счастлив!..» — тихо шепнул он. И нож Вонзился в руку уколом мгновенным. И жаркой крови расплавленный лал, Сливаясь с кровью горячею женской, Из ранки в чашу струею стекал, Как дань мужская победе вселенской… С молитвой новой, глубокий укол Врачуя новым святым заговором, Вознес я жертву на древний престол, Укрыл под тканью, расшитой узором, И тихо, чаши, согретой теплом Пролитой крови, касаясь челом, Творил молитву… Ее вдохновенье Сплотило чувства в стремленьи одном: Умолкло тело, и впал я в забвенье, Охвачен негой меж бденьем и сном. В покое ясном, светло и безлично, С душою мира роднясь гармонично, Душа юнела, срывая слои Земных влияний, как кожу змеи. Тогда-то Сила, как ток кольцевидный, Зажглась внезапно в крови у меня, А в сердце пламень святого огня, Колеблясь, дрогнул, как жало ехидны; И мне наитье пророческих слов Уста отверзло у темных крестов: Чрез смерть сопричтены к бессмертной доле, Примите дух познания полно, — Неслыханное вам возвещено… Ничто не существует здесь, доколе По имени не названо оно; Что существует, то воплощено, Как в образе, в зиждительном глаголе И именем своим наречено; Но вновь ничто не существует боле, Едва лишь имя творческою волей В созвучии своем умерщвлено!.. Горел, как факел, в незримом огне я: Он волю мне закалял, словно сталь, И чудной Силы прилив, пламенея, Бежал по телу извивами змея, К челу от сердца всходя, как спираль. Та Сила — пламень, душа мирозданья, Всего благая и грозная мать; Тая предвечный родник созиданья, Равно способна она убивать. Мне должно волей бесстрастную Силу, Как челн, послушный и в бурю кормилу, Направить в море страданий и зол: Метну ее повелительным словом, Как мечет медный свой круг дискобол, — И мир воскреснет, разбуженный зовом Хвала Тебе, чудотворный Глагол! С нашим миром сорубежный, Но закрытый от людей Разливается безбрежный Мир внечувственных идей. Сны Хаоса — сны Титана — В мертвом зеркале веков, Как на глади океана Тень от пара облаков. Там родятся без зачатий, Вне причин и череды, Неосознанных понятий Безымянные орды. Свет им чужд, им разум не дан, Дух их жизнью не согрел: Им досрочно заповедан Обезличенный удел. Но тревожа и неволя Тягой темного чутья, Их гнетет слепая Воля Алчной жаждой бытия… И лишь Слова сила творческая Над безличностью властна! Звуком зова мироборческая Раздробится тишина: Слова молнии могучие Брызнут в мрак небытия, В явном образе созвучия Суть безликую живя; Чуя Слова власть нездешнюю В повеленьи: «Ты будь — То!» — Вступит зримо в область внешнюю Воплощенное Ничто. Реченья — словно жемчужные четки. Их звук последний еще не заглох, Как в храме тихо пронесся короткий, Подобный стону, подавленный вздох… Я понял муку. Но, чужд сожаленья, В прозреньи вещем, отраде творцов, Окинул взором, как образы тленья, Плотские формы четы близнецов. Их пыл погас. Истомили их путы; Им жар недужный уста иссушил; В глазах страданье; под узами вздуты Отеки кровью налившихся жил…

Глава сорок седьмая

Крепитесь, дети! Недолго до срока! Уже вдали побледнел небосклон, И скоро миру, по благости Рока, Дарован будет Единства Закон: Во имя ваше исполнится он! Родитель ваш, в заветный час объятья, Скрепившего любви его обет, Просил у Неба милости зачатья, Мечтанием о первенце согрет. И, как мираж оазиса в пустыне Цветет пред тем, кто жаждою томим, Так въявь царю предстала мысль о сыне, Видением явившись перед ним: Ваш лик двойной, единый первобытно, Увидел царь, и той мечте живой Нарек он имя истинное скрытно, Вдохнув ваш облик в образ звуковой. Так в цепь бессмертья всё новые звенья Ввожу я властно. Родник откровенья Обильней, глубже; и светятся в нем Слова спокойным творящим огнем, Как ровным тленьем горящего трута. А грозной Силы Великий Дракон Во мне клубится; то сердце мне он Сжимает больно, как в щупальцах спрута, То вьется в теле, как жгучий циклон… Но твердой волей, к усильям привычной, Веду с природой глубинной я спор, Смиряя мощно стихии первичной Слепой, могучий и страшный напор. Чудно ваше имя запрещенное, В тишине украдкой возвещенное, Никогда не сказанное вслух: Бытие в нем дышит воплощенное, В миг рожденья членом разобщенное, Но единое для двух! Царевна снова вздохнула со стоном, Томясь ознобом в тяжелом жару; В бреду бессвязном царевич сестру Любовно кличет… С престола беру Я чашу крови с уставным поклоном: Над ней лучится сиянья венец. И крепким белым пером лебединым, В крови смочив очиненный конец Двойное имя я знаком единым Сестре и брату черчу на челе. И тверд мой голос: «Как был на земле, Так в небе будь их удел одинаков! Великим Словом зарок мой заклят!..» В тиши, печати начертанных знаков При робком свете, как язвы, горят. Ваше имя, в образ звука влитое, Тайною мистической повитое, Не доверив в миру никому, Воплощу я в написанье скрытой, Вашей кровью жертвенной омытое, Недоступное уму! Полны величья и страха минуты Последних таинств в преддверьи конца… Беру я жезл свой и меч — атрибуты Священной власти и силы жреца. Пора деянье, какого анналы Земных судеб не хранят, совершить И, в бой со смертью вступив небывалый, Пресечь двух жизней единую нить. Днесь, сжигая знаки потаенные, Истреблю я звуки оживленные, Имя вновь беззвучности верну И развею образы смятенные: В бытии своем одноименные, Смерть вы примите одну! Но я хотел, чтоб небесным обетом, Им смерть вещая, звучал приговор; И мир страдальцам открыл, до сих пор Для них незримый за вечным запретом… Как темной ночью над мраком морским Парят к востоку две смелые птицы, Так две души над косненьем мирским Взвились, встречая рожденье денницы Полет стирал за пределом предел: Менялось чудно вселенной обличье, Глаза влекло мирозданья величье, Манили дали… А сумрак редел, И звал всё дальше от смертной темницы Живой простор без конца и границы. Внизу глубоко луны и земли Темнели пятна, как мертвые мели; Несметный сонм метеоров вдали Кружился вихрем могучей метели; Созвездья, чисты, как льдов хрустали, В недвижном вечном огне пламенели; Планет бегущих вращались шары; Безмерно множась, рождались миры, И, в стройном ходе, светил мириады Сплетали сеть огненосных орбит. И, всё венчая, как вечный зенит, Великий Трон Светозарной Триады Блистал, как солнце: мерцание лун И трепет радуг в надзвездном пространстве Звенели, громче ликующих струн, Хвалой, предвечной в ее постоянстве… И Лев, Телец, Серафим и Орел Несли послушно Великий Престол. Теперь, нарушив борьбы равновесье, Я дал свободу Змее огневой; Преград не зная, она в поднебесье Взошла спиралью, как смерч волевой. Был грозен в вихре мгновенного взлета Ее стихийный безудержный рост: Метнулся пламень столпом огнемета, Смыкая небо с землею, как мост. Как бьется голубь, попавший в тенета, Царевич бился; в забвеньи звала Царевна брата… Кровавые знаки Имен их рдели, как яркие маки. Тогда, концами меча и жезла На них с заклятьем глухим указуя, Незримый пламень с верховных небес Опять на землю низвел, как грозу, я: В моей ладони крыжатый эфес Меча нагрелся, меж стиснутых пальцев Прорвался белый светящийся пар… Беззвучно грянул громовый удар, И вмиг сразил истомленных страдальцев Двух тайных молний смертельный ожог… Согнув колени ослабнувших ног, Царевны мертвой бессильное тело Обвисло мягко, чуть-чуть трепеща; Склонилась вбок голова до плеча, Глаза сомкнулись, лицо побелело… Царевич был бездыханен; слегка, В последнем, слабом усильи, рука Рвалась из петли; и низко поникла, Рассыпав кудри, на грудь голова… Великий миг! Завершение цикла: Две смерти — смерти попрали права!.. Огнем смятенным пылало кадило; Куренье душной грядой восходило, И скорбь согрела призыва слова: «Страданий дар — Твоему состраданью, На Суд и Милость Твою, — да свершишь!..» Молитва гаснет над жертвенной данью. Забыть ли эту внезапную тишь?..