Гибель гранулемы

Гроссман Марк Соломонович

Прокофий Ильич взглянул на Павла и, увидев, как тот широко открыл глаза, отрицательно покачал головой:

— Нет, она — Таня — добрая душа и славная хозяйка. Почти всю жизнь в одиночку ведет многотрудное хозяйство семьи: кухня, стирка, дети, множество надоедливых, не видных мужику мелочей быта. Мне не в чем ее упрекнуть.

Он постучал трубкой о пепельницу, выбивая табак, пожал плечами:

— Но вот что получается: я на одном краю — со своими рейсами, рыбой, сложными отношениями с людьми, планами, собраниями,

бессонными ночами; она — на другом: хозяйство, квартира, свои бессонные ночи.

Капитан продолжал говорить, не глядя на Павла, будто думал вслух:

— А мне совет жены нужен бывает вот как… И груз иногда поделить охота. И чтоб поспорить умела, толково поспорить для пользы дела. А если я киваю, и ты киваешь — так зеркало лучше делает. Самые трудные решения я принимал в жизни один, всегда с согласия жены, и всегда один.

— А что ж вам посоветует Татьяна Петровна, скажем, в совсем не известном ей морском деле?

— О том и речь… Впрочем, морское дело — тоже человеческое дело, как и любое другое. А коли ты в лес, а я по дрова, то даже цепь из обручальных колец не свяжет людей.

Прокопий Ильич искоса взглянул на Павла, снова усмехнулся:

— Это я так, философствую. Стариков всегда на поучение тянет, ничего не поделаешь.

И, стараясь сменить тему разговора, спросил:

— Отец есть у тебя?.. Нет. Значит, тоже обокрала война… Сирот жаль, а еще того больше — жаль вдов. Сказать не могу, как жаль. Сироте еще можно без отца выправиться и на ноги встать. Много сил надо, но можно. А вдовы? Дети на руках. Молодость давно потеряна, красота — тоже. Миллион их, — больше, небось. Ровесники-то, мужчины, почти все женаты. Кто их возьмет? Ну, из тысячи — одной, может, и улыбнется счастье. А ведь они в нем, в счастье, больше нуждаются, чем те, кому повезло.

— Конечно, Прокофий Ильич.

— А тут еще иные наши балаболки тиранят их, вдов-то: мужей-де крадете. Скажи ты! Коли тебя легко украсть, так тебя и без вдовы стянут.

Прокофий Ильич несколько секунд молчал, раскуривая трубку.

— Ко мне иной раз женщины жаловаться идут, Паша. На мужей. Утверждают, что мужья разлюбили, и от этого в семьях кавардак случается. Большинство этих жалобщиц не понимает: любовь и уважение зарабатывают так же, как хлеб. Ежедневно. Всерьез. Никого нельзя заставить уважать женщину, которая не думает, не читает и воодушевляется лишь тогда, когда есть возможность промыть кости соседке.

— Таких женщин немного, Прокофий Ильич.

— К сожалению, больше, чем ты думаешь. Я говорю о женщинах без партии, без профсоюза, без службы, о женщинах, для которых время не имеет минут, а просьба мужа — все-таки не приказ по флоту.

— Но вы же сами говорили: кухня, стирка, дети. У наших женщин совсем мало свободных минут.

— Думать о всем, что вокруг, — для этого не надо специального

времени. Работницам не легче, но они успевают еще читать и учиться. О чем матрос должен говорить с женой, которая путает Австрию с Австралией и белуху с белугой?

— У мужчин свои грехи, Прокофий Ильич. Немало грехов.

— Ну, понимаю: если женщина задавлена кухней и стиркой, детьми и дрязгами, а мужчина бесконечно занят или трясется в командировках, тратит нервы по пустякам или пьет и хамит — все это разрушает любовь и семью. Быт — нелегкая штука, и его не наладишь за год.

Капитан поглядел в окно и покачал головой. Вероятно, уже начинался пятый час утра. Полярное солнце стояло высоко в небе, плотное, тугое, точно огромный сваренный желток.

Обернувшись к Абатурину, капитан спросил:

— Значит, едешь, Павел?

— Да, Прокофий Ильич.

— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…

— Что вы! — искренне удивился Абатурин. — Заронили вы в меня раздумье, Прокофий Ильич.

— Вот что, — помолчав, сказал капитан. — Ты поживи у меня еще день. Первый поезд — завтра, в семь утра. Нечего тебе болтаться по улицам.

Он положил Абатурину на плечо некрупную тяжелую руку, проворчал:

— Нынче, коли не забыл, воскресенье. Я приятеля жду. Он на рыбалке, оттуда прямо ко мне. Умен, занятен, можешь поверить. Поболтаем, и день незаметно пролетит.

Подталкивая молодого человека в спину, бросил:

— Иди, поспи пока. Мирцхулава приедет, я разбужу.

И Павел, радуясь про себя, что проведет еще день в семье капитана, медленно пошел в Петькину комнату.

Вскоре он уже спал непробудно и спокойно.

Разбудили его в полдень. Из ванны, в сопровождении Петьки, Павел прошел в столовую.

Навстречу ему поднялся широкоплечий черноволосый человек, пристально взглянул в глаза Павлу, представился:

— Мирцхулава.

Из-за его спины вышел еще один незнакомый человек и тоже отрекомендовался:

— Чикин.

Это оказались начальник флота и его шофер.

День, действительно, пролетел незаметно, они досыта наговорились, хотя Павел больше молчал.

Легли поздно ночью, как только уехал Мирцхулава.

Павлу казалось, что он только закрыл глаза, а Прокофий Ильич уже будил его.

— Вот теперь можешь ехать. Я позвоню на вокзал, пусть тебе оставят бронь.

— Спасибо. Я как все.

— Ну, смотри. Сейчас пойдешь?

— Если можно, я с Татьяной Петровной прощусь и с остальными тоже.

— А-а, это правильно. Ну, они скоро встанут, недолго ждать.

Но оказалось, что женщины уже поднялись и хлопотали на кухне.

Татьяна Петровна вышла в столовую с авоськой, плотно набитой кулечками. Подавая сумку Павлу, сказала смущенно:

— Это вам на дорогу, детка. Не забывайте нас.