Гибель Иудеи
Шрифт:
— Подойди ближе, Сабиний, — сказал он. — Ведь ты теперь наш. Римляне не могут сказать, что иудеи неумело сражались, — их учил Сабиний. Ты честно сдержал обет верности, который дал нашему народу, — честнее, чем многие иудеи… Теперь же нужно тебя освободить от данного обета, тем более что скоро рухнет понятие родины. Ее не станет для иудеев.
— Иоанн, — сказал Флавий Сабиний взволнованно, — неужели ты считаешь меня способным бросить в несчастии тех, которые приютили меня?
Иоанн грустно улыбнулся.
— Мне кажется, что ты немного счастья видел у нас. Но, — прибавил он, —
Тамара покраснела и опустила глаза.
Флавий Сабиний радостно посмотрел на Иоанна и опустился на колени около девушки. Тамара еще более покраснела, потом, рыдая, бросилась к отцу и прижала к губам его руки.
Иоанн нежно обнял ее.
— Помнишь, ты мне рассказывала о невзрачном стыдливом цветке, который распускается только под влагой земной печали.
— Иерихонская роза, — прошептала она.
— Да, иерихонская роза, — задумчиво повторил он. Она есть у тебя, Тамара? Принеси ее сюда. Это все, что я имею, — сказал он Сабинию, когда девушка вышла из комнаты, — и что могу тебе дать в награду за твою верность, Сабиний. Больше у меня ничего не осталось Ведь родина моя… — Голос его стал глубоко печальным. — О что они сделали с моей родиной!
— Ты мне дал самое лучшее, — мягко сказал Сабиний. — И я буду беречь это величайшее из твоих сокровищ…
Тамара вернулась и поставила перед Иоанном иерихонскую розу и кувшин. Потом она опустилась на колени рядом с Сабинием и робко дала ему один из стеблей степного цветка, а сама взяла другой. Иоанн из Гишалы открыл крышку кувшина и вылил воду на розу.
— Подобно розе иерихонской, ваша любовь выросла на знойной, сухой почве, среди горя и несчастья. Пусть святая вода Иордана, ставшая теперь водой печали, напоит ее, чтобы она распустилась и после долгой ночи открыла свою душу солнечному лучу. Смотрите!
Иерихонская роза, цветок тайны, распустилась и сияла в солнечном свете. Флавий Сабиний смотрел на нее восхищенным взором, как на чудо.
— Флавий Сабиний, я тебя вопрошаю: хочешь ли ты взять эту девушку в жены? — спросил торжественно Иоанн.
Ликующее «да!» вырвалось из его уст, и, обняв Тамару, он наклонился вместе с ней к отцу, прося его благословения.
— Боже, Боже! — проговорил Иоанн, и взор его устремился на солнечный луч, освещавший комнату. — Будет ли солнечный свет сиять в жизни этих детей?
Когда Тамара и Сабиний ушли, нежно попрощавшись с отцом, Иоанн долго еще глядел на солнечный луч, ворвавшийся в комнату, и лицо его озарялось внутренним светом.
— Пришло время вернуть в руки Создателя его дар, — сказал он сильным и ясным голосом. — Регуэль, помнишь ли ты свой обет служить делу родины каждой своей мыслью, каждым движением?
— Помню, отец, — твердо ответил Регуэль, — и в час гибели я буду около тебя.
— Нет, — ответил Иоанн. — Только слабым должно умирать. Ты же силен: твой святой долг — месть!
Глаза Регуэля вспыхнули, он схватился за меч.
— Месть?
Из груди Иоанна послышался глухой стон.
— Да, месть, — шептал он. — И разве ты не знаешь,
Он наклонился к сыну и вынул у него меч из ножен. Светлая сталь засверкала в солнечном свете.
— Поклянись мне, Регуэль, чистотой этого меча, поклянись умирающей душой отца, поклянись именем Всевышнего, что ты исполнишь долг мести…
Регуэль трижды поднял руку и трижды поклялся мечом, отцом и Богом. Потом отец и сын обнялись долгим прощальным поцелуем.
— На твою долю выпадает самое тяжелое, — сказал Иоанн после короткого молчания. — Тебе придется смотреть, как умирают братья, и ты не сможешь помочь им. Ты должен быть свидетелем гибели Иерусалима, и взор твой не посмеет дрогнуть. Вот что ты должен сделать. Из западной части дворца старый подземный ход ведет далеко за крепостной вал римлян к масленичной горе. Когда пламя покажется над храмом, спустись в него, выйди из города и тогда будь римлянином для римлянина, сирийцем для сирийца, арабом для араба, пока ты не исполнишь своего обета.
— А ты, отец?
Иоанн из Гишалы ничего не ответил. Послышался страшный, пронзительный крик. Казалось, земля разверзлась и собирается поглотить человечество.
Регуэль подбежал к окну. Он отшатнулся, бледный и дрожащий.
Горел храм.
На лице Иоанна показалась чуть заметная улыбка.
— Он зовет, — прошептал он, широко раскрыв глаза, и руки его вытянулись. — Всевышний зовет меня!..
Несмотря на требование Вероники и военачальников, Тит не решался приступить к уничтожению храма. Он благоговел перед великим произведением искусства, равного которому не было даже в самом Риме. Он сам еще утром отдал приказ потушить пожар, начавшийся в храме по чьей-то вине.
Вероника гневно топнула ногой, когда Оний передал ей о нерешительности молодого цезаря, и на губах ее показалась презрительная улыбка. Но вдруг лицо ее вспыхнуло, потом стало смертельно бледным.
— Где Тит? — спросила она отрывисто.
— Он уже вернулся к себе в палатку.
— А у храма еще продолжается бой?
— Да, продолжается, но без огня римляне не победят.
— Я знаю…
Как долго продолжится это невыносимое положение?
Уже прошли многие месяцы, а жалкий народ все еще не покорен. Вероника жаждала власти над Римом, как изнемогающий от жажды человек хочет капли воды. Здесь, в лагере грубых, не понимающих ее красоту воинов, она была только сестрой Агриппы, слабого, ничтожного царя. А в Риме — о, когда удастся ей поднести к губам опьяняющий кубок власти и выпить этот освежающий напиток?…