Гибель судьи Мрочека

Алекс Джо

– Думаю, что нет...- ответил после недолгого колебания Гольдштейн.- Правда, они должны быть первыми, кто ознакомится с текстом завещания, но поскольку вы представитель власти и не имеете никакого личного в том интереса...

– Конечно, - улыбнулся Желеховский.
– Разве что судья Мрочек завещал все свои сбережения коменданту повятовой милиции. Но, думаю, это не пришло ему в голову.

– Вы правы. В завещании таки нет подобного раздела, - ответил старик нотариус вполне серьезно.

Оказавшись у кладбищенских ворот, Желеховский подошел к своему мотоциклу:

– Вы бы не хотели подъехать со мной?
–

спросил с некоторым сомнением в голосе.

– Отчего же? Сяду. Я еще не такой старый и немощный, как могут подумать молодые люди вашего возраста, тайком пренебрегая сединами. Только прошу, поезжайте не очень быстро, а то еще потеряете меня по дороге... Так я сяду? Или вы хотите, чтобы я бежал вслед за этой адской машиной?

Он подошел к мотоциклу и вдруг застыл на месте, опершись ладонью о седло.

– Что?
– улыбнулся Желеховский.- Раздумали? Так, может, я сам зайду к вам в контору через час?

– Нет, нет! Не то. Я еду с вами... Только вот вдруг кое-что припомнил, капитан.

– Слушаю вас.

Гольдштейн покачал головой и ничего не ответил.

– Это касается моего последнего вопроса?

– Да... Вы спрашивали, не заметил ли я чего непривычного, необычного, - поправился быстро, - в поведении Стася... то есть судьи Мрочека.

– Да, спрашивал...

– Ну вот... а разве это может иметь какое-то значение?

– Говорите, говорите. Иногда вещи на первый взгляд малозначимые становятся...- он смолк, а затем продолжил.
– Ну, что ж там такое было?

– Э-э, мелочи. Мы ужинали, как вы знаете, поочередно то у него, то у меня. У нас общая, то есть была общая прислуга. Так уж повелось. Просто хотели меньше забот ей доставлять, чтобы не бегала из дома в дом, разнося одно и то же блюдо. Наконец, мы оба не гурманы... Но не в этом дело. Накануне его смерти ужинали мы у Мрочека. Как только я вошел, услышал запах гари. Сразу сказал ему, потому, думаю, не заметил сам, а может, искра с сигареты куда упала... Но он объяснил, что тянет из печи. «Сжег сегодня хорошую кипу своего прошлого, - так дословно и сказал.- Кипу бумажного хлама. Не хотел, чтобы Тадек...» И махнул рукой. Больше не добавил ни слова, ну, а я, конечно, и не допытывался. Тадек - это племянник. Как видите, все это совсем незначительно. Но я подумал, что, может, вы спрашиваете о чем-то похожем.

– Интересно...

– Я думаю, речь шла только о том, чтобы племянник, который будет жить у него, случайно не наткнулся на бумаги, которых, может, не должен был видеть. Наконец у каждого из нас есть какие-то личные дела, в которые не хочет посвящать других. Пусть даже и не важные, не большие тайны. Вы же знаете людей. Часто мелочь может превратиться в самую большую тайну.

– А какие это могли быть бумаги? Может он обмолвился об этом хоть словом?

– Нет, не скажу вам. Никогда за время всего нашего многолетнего знакомства, лучше сказать, даже близкой дружбы, он не говорил мне о каком-либо деле, которое считал бы тайной. Может, какая-то давняя мимолетная любовная история?

– Может...- Желеховский вздохнул, покачал головой. – Пожалуй, никогда уже не узнаем об этом... Как бы то ни было, но узнал от вас о двух вещах. Во-первых, что завещание сделано недавно. Когда именно это было?

– Недели две назад. Дата проставлена на документе.

– Ну,

не трудно проверить...

– А во-вторых, пан капитан?

– Во-вторых - уничтожение бумаг, которые не должны были попасть в руки родственников. Значит, и завещание, и сожжение совершено более или менее одновременно. Мне важно узнать, погиб ли судья трагически, случайно, или...

– Или...- повторил Гольдштейн.

– Или, например, имело место самоубийство?

– Самоубийство? Станислав?! Это исключено! Он был не таким человеком, чтобы кончать самоубийством! В конце концов, чего б это он должен был так поступить?

– Этого я не знаю. Я почти уверен, что все произошло так, как считают все в городке. Однако не до конца. Мрочек был судьей, через чьи руки проходили все важнейшие преступления в нашем повяте. Чтобы убедиться, была ли его смерть не случайной, должен провести тщательное и кропотливое расследование. Например, судью кто-то мог шантажировать...

– Глупости!

– Может, и глупости. Но даже у совершенно добропорядочных людей, у сильных натур есть свои психологические, так сказать, закоулки. Мрочек мог вынести ошибочный приговор, а эта ошибка стала для кого-то трагедией... Могла накатить на него волна слабости, что-то заставило прибегнуть к обману. Не знаю. Ничего сейчас не знаю. А там, где не выяснены истинные причины, ой-ой-ой, сколько возникает этих «может»! Теперь мне важно одно: подтвердить, что это был несчастный случай. Если так, с чистой совестью смогу закрыть это дело… Попрошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Я доверил вам свои сомнения, надеясь, что как друг покойного вы поможете мне. Вы знали его лучше, и, наверное, я еще буду обращаться к вам не раз. Не хочу, чтобы это вас удивляло. И не хочу, чтобы весь город узнал о моих сомнениях.

8. ЧТОБЫ НИКОГДА НЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ МОРЯ!

Доктор Ясинская, развевая полами незастегнутого халата, миновала длинный белый коридор и задержалась перед стеклянной дверью с табличкой «Заведующий».

– Прошу...- пропустила вперед Галину. Мрочек вошел последним и неслышно прикрыл дверь.- Садитесь.

Немного помолчали.

– А тут неплохо...- чтобы нарушить молчание, сказал Тадеуш, - даже и не думал, что у вас такая большая больница.

– У нас есть все необходимые отделения. Уже много лет воюю, чтобы покончить с практикой отсылки тяжелобольных в воеводскую больницу. Повятовая больница должна, я считаю, не только выполнять функции амбулатории и родильного дома... но сейчас не об этом речь... Хотела б еще добавить: если решите остаться у нас, будете иметь вполне приличные условия работы. Думаю, что наши кабинеты и операционные залы оборудованы не хуже некоторых варшавских. Но, вероятно, к этой теме мы еще вернемся...
– Она улыбнулась впервые за все время их знакомства. Но тут же стала серьезной, продолжив: - То, что должна сказать, носит частный характер. Скрывать ничего не намерена. Я двадцать пять лет уже проработала врачом и только дважды нарушила установки, принятые в нашей работе. Подчеркиваю - установки, а не врачебную этику, поскольку уверена, что оставалась верна ей всегда - и в этих обоих случаях тоже. Первый из них произошел почти двадцать лет назад, а второй - два дня назад...