Гибель Византии

Артищев Александр Владимирович

Генуэзец подобрался, в глазах у него заплясал настороженный огонёк.

— Дальше! — потребовал он.

— Отразили они нехристей, пошли отдыхать. А под вечер глянь — засов-то не задвинут! Значит, любой с обратной стороны мог пролезть в город. И обнаружили это случайно, а то всю ночь до утра дверца оставалась бы открытой.

Лодовико от души расхохотался.

— Нелепый все-таки этот народ, греки, — отсмеявшись, проговорил он. — Ведь через ту дверцу турки могли проникнуть в город, перерезать стражу

на воротах и распахнуть их как можно шире. Защищали город, реки крови проливали, а тут из-за чьей-то дурацкой оплошности, возьми и лишись всех плодов своих побед!

— Вот и я говорю, — ободренный смехом генуэзца, зачастил трактирщик. — Если бы кто обнаружил калитку….

— Где она находится? — перебил Лодовико.

— Что где? — растерялся Джованни. — Калитка? Я не знаю.

Бертруччо раздраженно повел головой.

— Где обычно дежурит солдат, рассказавший эту забавную историю?

— Сейчас, сейчас, — забормотал толстяк, надувая в раздумии щеки.

— Вспомнил! — хлопнул он себя по лбу. — Он же говорил! Третья башня от Калигарийских ворот.

Генуэзец взглянул на него, извлёк из-за пазухи скатанный в трубочку лист пергамента и молча развернул его на столе.

— Третья башня от Калигарийских ворот, — раздельно проговорил он, водя пальцем по карте. — Действительно, там есть незамурованная калитка.

Трактирщик с уважением следил за движениями холеной руки. Для него чертеж был столь же загадочен и непостижим, как каббалистические письмена.

— Значит, эта дверца оставалась незапертой на протяжении нескольких часов?

Лодовико перевел взгляд на хозяина. Тот нервно потирал большие красные руки.

— Что ж, Джованни, сообщение достаточно интересное. Хотя я еще не знаю, имеет ли оно какую-либо ценность.

Глаза трактирщика беспокойно забегали. Бертруччо заметил это и выпрямился во весь рост.

— Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь удружить мусульманам?

— Нет, синьор, о чем вы? Боже упасти!

— Тебе хорошо известно, — медленно, с расстановкой произнес генуэзец, — что лишь Всевышний может уберечь того, кто оскорбит меня.

— Где Джироламо? — резко задал он вопрос.

— Зарезали на том берегу, синьор, — хмуро ответил трактирщик. — Говорят, ввязался в пьяную драку.

— В пьяную драку? — недоверчиво хмыкнул Лодовико. — Это он-то, который лишний грош на вино пожалеет?

— А Луиджи? — спросил он чуть погодя.

— Его вторую неделю никто не видел. Пропал, как-будто сгинул неведомо куда.

— Вот как? — генуэзец закусил губу.

— Николло по-прежнему рыбачит?

— Где уж там, — неприятно усмехнулся толстяк. — Теперь он сам, должно быть, кормит собою рыб на дне.

— О чем ты говоришь?

— Третьего дня у берега нашли его перевернутую лодку.

Лодовико забарабанил пальцами по столу.

— Все

будто бы сговорились.

— А ты? — обратился он к трактирщику. — Ты еще на тот свет не собрался?

— А что я? — возразил хозяин. — Я человек тихий, никуда не лезу, никого не тревожу. Продаю вино и пиво, приторговываю свежей рыбой, слушаю на своей работе всякую болтовню.

— Правильно, — кивнул головой генуэзец. — Потому-то греческие ищейки до тебя еще не добрались.

— Кто-нибудь все-таки уцелел? — спросил он. — Или мне вновь терять время в поисках всякой сволочи?

Толстяк еще раз потёр свои руки.

— Недавно заходил Паоло. Спрашивал вас, синьор.

— Где он сейчас?

— Сказал, что по вечерам проводит время в таверне «Серебрянная макрель».

— Очень хорошо, — гость поднялся на ноги. — Пожалуй, я не прочь повидаться с ним.

— Это тебе, — он бросил на стол кошелек с деньгами.

Трактирщик не пошевелился.

— На днях я вновь зайду сюда, — генуэзец повернулся к выходу.

— Говорят, синьор, — вполголоса произнёс хозяин, — что кондотьер Джустиниани переправил свою греческую любовницу в Галату, в дом одного из своих друзей.

Глаза Лодовико прищурились, но только на одно мгновение.

— Хорошая новость, — усмехнулся он. — Значит, крысы уже побежали с корабля.

— Третий раз ты приходишь ко мне в одно и то же время. Чем ночные часы так привлекательны для тебя?

В голосе Саган-паши не было неудовольствия или удивления. Он знал, что этот человек, пришедший к нему в столь поздний час, не стал бы беспокоить его по пустякам.

— Мои дела не терпят дневного света, — слабо улыбнулся Лодовико.

Паша кивнул в знак того, что принял шутку собеседника.

Они были одни в большой зале шатра. Подслушивающих можно было не опасаться — звуки надёжно глушились двойными стенками, входы и выходы охраняла многочисленная стража.

— Что привело тебя на этот раз?

— Важные сведения, сиятельный паша, — турецкая речь генуэзца текла плавно и без запинок.

— Мне удалось выявить слабое место в обороне византийцев.

— Я слушаю тебя.

— На левом фланге доблестной армии султана, в одной из башен города, есть небольшая калитка. Через нее, время от времени, защитники совершают вылазки в тыл штурмующим отрядам.

— Мне известно это. Караджа-бей не раз сетовал на коварство греков.

— Так вот, сиятельный паша, именно через эту калитку, во время большого приступа, могут проникнуть твои воины.

— Разве калитка не запирается? При ней должна состоять сильная охрана!

— Запирается, паша. И очень надёжно. Но охраны подле нее нет. Я же, при твоем согласии, могу подкупить человека в городе, который ежедневно, за час до полудня на короткий срок будет отмыкать замок.