Гибель Византии

Артищев Александр Владимирович

Нотар не отвечал, пытаясь отдышаться.

— Я понял твою мысль, но не согласен с тобой. Ты поносишь учение азимитов и их методы борьбы с инакомыслием. Ты называешь это происками дьявола. Возможно…. Но разве исламитяне предпочтительнее? Это религия достаточно цельная и жестокая, чтобы терпеть рядом с собой попутчиков. В ней нет и не может быть места смирению и кротости духа — основным столпам, на которых стоит наша Вера. Для ислама нет разницы между католиками и православными. Все, что не созвучно их учению, для мусульман — мир войны.

— Они не заставляют силой менять вероисповедание.

— Конечно, ведь это помешает им угнетать побежденных.

Нотар поднял лихорадочно блестящие глаза.

— Османское

владычество не будет долгим. Оно растает, как таяли некогда могущественные державы, не способные силой оружия удержать некогда захваченные земли. Зато под прикрытием их оружия у нас возродятся торговля и ремесла, вновь расцветет наука и искусства. И так, постепенно окрепнув, мы создадим свое государство в империи Османидов. Они заимствуют наш язык и традиции, унаследуют ромейский образ правления. Их свежая кровь вольется в наши дряхлые жилы и турки растворятся в ромеях, как прежде растворялись греки, готы и фракийцы!

Даже не шорох, а легкое сотрясение воздуха проплыло по комнате. Нотар повернул голову и замер: тяжелые драпировки, прикрывающие часть стены, покачнулись и в образовавшуюся щель бесшумной кошачьей поступью вошел юноша. Отливающие золотом пряди волос мягкими волнами ложились на его плечи, прямая линия носа плавно переходила в высокий лоб, а на по-детски упругих щеках багрянцем цвел румянец.

Его приспущенные веки вдруг раскрылись и глядя в полыхающие лиловым огнем глаза, мегадука почувствовал, как сжалось в груди его сердце.

«Я не думал, что моя смерть предстанет передо мной в столь прекрасном облике», — подумал он и прикрыл рукой глаза.

Улыбка ярче заиграла на губах у юноши. Его правая рука скользнула за пазуху, на мгновение задержалась там и тут же поползла обратно.

— Ангел! — окрик Феофана был резок, как удар бича.

Юноша вздрогнул, подался назад, но рука еще продолжала движение. Лицо его стало тускнеть и обесцвечиваться, как-будто жизнь медленно покидала тело.

— Ангел! — старик на руках приподнялся в кресле. — Ты осмелился войти ко мне без разрешения? Ты помешал нашей беседе!

Нотар убрал ладонь от лица. Уже не видение карающего архангела, а обычный юноша стоял перед ним, безвольно свесив руки по бокам.

— Я принес важное сообщение, мастер, — голос его был так же тускл, как и лицо, обращенное вниз.

— Ты придешь, когда я позову тебя. Ступай!

Ангел понурил голову и вышел из кабинета. Нотар медленно приходил в себя.

— Ты выпустил передо мной своего пса, чтобы напомнить старому другу, как легко может быть сокращена человеческая жизнь?

— Нет, — Феофан уже принял свой обычный невозмутимый вид. — Я и не думал тебе угрожать. Приход этого бедного мальчика был неожиданен в первую очередь для меня самого.

— Ты назвал его б е д н ы м м а л ь ч и к о м?

— Да, он действительно таков, хотя многие считают его материализовавшимся сгустком ненависти и злобы. Понять причину нетрудно, выпавшей на его долю участи я бы не пожелал никому. Родители Ангела принадлежали к трапезундской ветви некогда императорского рода Ласкарисов. Когда он был совсем еще ребенком, корабль, на котором плыла его семья, атаковали турецкие пираты. До последнего защищавший свою семью, отец Ангела был изрублен в куски, а мать на глазах сына подверглась многократному надругательству. И в тот же день скончалась, не вынеся позора. Сам мальчик и его сестры были проданы с невольничьего рынка и следы двух девочек затерялись в бейских гаремах. Ангел же долго влачил тяжкое ярмо и лишь одному Богу известно, через какие унижения ему довелось пройти. Однажды я, направляясь с посольством в Адрианополь, к султану Мураду, увидел это несчастное создание на площади небольшого болгарского городка. Полуобнаженный, он стоял в окружении евнухов уездного османского паши, которые смеясь и прищелкивая пальцами, сладострастно щупали его неокрепшее тельце.

Я хорошо знал родителей мальчика и без труда признал в застывшем личике фамильные черты Ласкарисов. Паша заломил неслыханный выкуп, но я сделал все возможное, чтобы поскорее внести требуемую сумму. И вот теперь он живет у меня, уже почти целое десятилетие. Служит верой и правдой, как пес, это ты верно приметил. Но к своему сожалению должен признать, что помутившийся от пережитого рассудок так окончательно и не вернулся к нему.

Феофан смолк, с невеселой усмешкой глядя на мегадуку.

— Какое же будущее ты готовишь себе и всем прочим, Лука? Вспомни, ведь и у тебя есть два несовершеннолетних сына. Представь, что станется с ними, когда придут османы.

Мегадука поднялся из кресла.

— Когда я увидел глаза этого юноши, мне показалось, что в них написан мой приговор. Приговор, вынесенный тобою. Я рад, что ошибся.

Он сделал несколько шагов к выходу и остановился.

— Мы многое сказали друг другу. Но и многое осталось неоговоренным. Я надеюсь, это не последняя откровенная беседа между нами.

— Мои двери всегда открыты для тебя. Но не торопись, присядь, я хочу поделиться с тобой одним воспоминанием.

Шесть десятилетий назад, когда я был семилетним мальчуганом, мой наставник, бедный, полуголодный поэт, человек в потрепанной одежде, вольнодумец с большой душой и чутким сердцем, часто выводил меня на прогулку в город. Мы быстро сдружились с ним и часами могли расхаживать по запущенным окраинам, проводя время в интереснейших беседах. И в одном из районов, на пустыре, мы наткнулись на небольшое болотце, канаву, залитую водой. На поверхности зеленой воды плавали набухшие водоросли, пузырились шапки серой гнилостной пены. Заинтересованный, я присел над этой лужей, вглядываясь в мутную, пронизанную солнечными лучами толщу воды. И знаешь, что мне там открылось? Жизнь! Там, белесой мути плавали какие-то жгутики, личинки, головастики и круглые водяные жуки. А над ними, подобно птицам, проносились стайки водомерок и комаров, кружились облачка мелких мушек. Неудержимые в своей страстной жажде жизни, эти существа охотились и пожирали друг друга, встречались, спаривались и продолжали свой род. Удивительно, сколько их там было, в этом тесном, уютном мирке.

Долго я сидел на корточках, зачарованно глядя в толщу воды. В те прекрасные мгновения я ощущал себя божеством, свысока взирающим на зрелище жизни низших существ. Утомившись, я тихо отошел в сторону и мы с наставником вернулись в город, погруженный каждый в свои думы. Спустя какое-то время я вновь, на этот раз один, поспешил к тому волшебному уголку и с содроганием увидел на месте болотца бесформенную кучу свежевскопанной земли: неподалеку возводили какую-то постройку.

Погиб необычайный микрокосм, погиб в одночасье, не успев осознать, за что карает его чужая безразличная воля. Представь на мгновение весь ужас, всю боль погибаемых существ, хотя и обделенных разумом, но все же не лишенных простейших чувств. Вся уникальность, неповторимость жизни, все хрупкие и замысловатые связи — всё оборвалось в мгновение ока, для этого потребовалось всего лишь несколько тачек земли. Попытайся ощутить в себе их беспомощность и тот безмолвный крик, когда очередная порция щебня погружала творения Божии во мрак, бесповоротно отнимая у них пространство, мир и право на существование.

Мегадука встал, не скрывая своего негодования.

— Воистину, твой цинизм не знает пределов. Сравнивать высшее творение Господа — человека — со стаями безмозглых болотных тварей и переносить на них наши чувства….. Извини, мастер, но моя душа восстает против подобных аналогий. Прости меня еще раз, но время уже близко к полудню. Я отнял у тебя много времени.

— Нотар! — у самой двери Феофан вновь остановил мегадуку.

Голос его был тих и спокоен, но в глазах отчетливо читалось предостережение.