Гибель Византии
Шрифт:
— Ты не должен сегодня держать речь на Ипподроме.
Лука мотнул головой, как бы стряхивая неприятные воспоминания и зябко поёжился. Сколько времени он провел в купальне, было нелегко определить, но он почувствовал, что несмотря на подогретую воду, его тело начало сотрясаться в мелком ознобе. Держась за поручни, он быстро вышел из бассейна и лег на крытую простынями скамью.
— Мириам! — громко позвал он и эхо от его голоса смахнуло вниз несколько набрякших на потолке капелек влаги.
Мулатка появилась сразу, как-будто ожидая голоса за дверью. Часто кланяясь,
— Довольно, — остановил он ее. — Остальное оставь на долю своей госпожи.
Служанка прекратила растирание и метнувшись к столику, вернулась с хитоном тончайшей отделки на вытянутых руках. Лука одевался медленно, как человек, которому некуда, да и незачем спешить. Разведя руки в стороны, он с нескрываемым удовлетворением осматривал себя: ему по душе был просторный, не стесняющий движений византийский стиль облачений. На людях же, чтобы не вызывать насмешек за спиной, мегадука появлялся в общепринятой европеизированной одежде. Мулатка возложила цветочный венок на лысеющую голову и придерживая ниспадающий складками край его хитона, проводила до входа в покои Ефросинии.
Гетера лежала среди разбросанных подушек и скучающе играла с маленьким пушистым котенком. При виде сенатора ее глаза сощурились, а зубки слегка прикусили край нижней губы.
«Сегодня он более чем когда-либо похож на выжившего из ума старого паяца», — досадливо, с холодной насмешкой подумала она. — «Этот нелепый балахон на удивление подстать венку бездарного комедианта».
Она приподнялась с ложа и с улыбкой протянула руки. Нотар присел на краешек кровати и поочередно прижал к губам хрупкие, почти прозрачные из-за белизны кожи кисти. Ефросиния небрежно смахнула котенка на пол и приглашающе подвинулась вглубь постели.
— Ты сегодня заставил меня долго ждать, — обиженно надув губки, произнесла она.
Мегадука поднялся, приблизился к большому, в рост человека зеркалу, снял с макушки венок и принялся задумчиво, в упор разглядывать свое отражение. Ефросинии вдруг припомнился юноша с нежным лицом и пустыми глазами и она чуть не закричала в голос, вновь ощутив на себе взгляд, который отразила на прощание блестящee покрытие стекла.
— Что с тобой, любовь моя? Ты побледнела и вся дрожишь!
— Нет, нет, пустяки! — гетера отворачивала лицо. — Это легкое недомогание, оно скоро пройдет.
Нотар привлек ее к себе, Гетера не сопротивлялась, напротив, приникла к нему и спрятала лицо на его груди.
С того самого дня, когда пришедший неведомо откуда, страшный, подобно предвестнику смерти, человек скрылся за дверью, одарив угрозами и обещанием вернуться, что-то незримое надломилось в ней. Холеная, избалованная с малых лет вниманием и заботой окружающих, она впервые столкнулась с недоброй, беспощадной силой, способной шутя, одним сжатием пальцев
Ужас, чувство беспомощности глубоко проникли в нее. Ожили детские страхи, боязнь темноты и теперь она пугливо вздрагивала при малейших шорохах за окнами или за дверью; с наступлением сумерек в каждом углу ей мерещились мрачные, ждущие своего часа тени. Она потеряла покой и по ночам сон долго не шел к ней; в сновидениях же не переставали мучить кошмары, которые подобно клубку змей опутывали ее, не давая сил пошевельнуться или вздохнуть. Она возненавидела своего покровителя, невольную причину этих страхов и вынуждена была прилагать немало усилий, чтобы скрыть свое состояние от окружающих.
Нотар успокаивающе гладил ее по голове, перебирая заплетенные в косы волосы. Овладев собой, Ефросиния отстранилась и вымученно улыбаясь, откинулась на подушках.
— Вот и все, я же говорила, — она отбросила со лба прядь волос. — Просто слегка закружилась голова.
Объяснение прозвучало уклончиво, но Лука не стал настаивать. Он прилег рядом с ней и принялся ласкать гладкое и нежное, источающее аромат, послушное каждому прикосновению тело.
— Мой адмирал сегодня не в духе? — проворковала она, просовывая колено между ног любовника.
— Надеюсь, ты исправишь мое настроение.
— Я сделаю все, чтобы мой повелитель остался доволен, — гетера плотнее прижалась к нему.
Но тут в ее ушах вновь зазвучал насмешливый голос незнакомца. Отстранившись, она набросила на лицо маску озабоченности.
— Что-то тревожит тебя. Я давно не видела тебя таким угрюмым и неразговорчивым. И ласкаешь меня, как-будто чужой. Наверно, все из-за султана? Я знаю, это он, противный, не дает тебе покоя.
— Нет, тут дело не в султане. Я сам себе противен. Несколько дней назад я невольно совершил предательство. На Ипподроме мои сторонники и люди, близкие к ним, ждали моего слова, но я молчал, позорно молчал. У меня было, что сказать им, они знали это, верили в меня. А я……
Мегадука вздохнул и замолк, не закончив фразы.
— А ты?
— Я помнил слово, данное мною Феофану.
— Феофан Никейский? Я что-то слышала о нем. Это, кажется, начальник тайной полиции? — Ефросиния отвернулась, чтобы скрыть блеск глаз.
— Начальник тайной полиции? — хмыкнул Нотар. — Не совсем, хотя ты почти угадала. Его трудно назвать официальным лицом, хотя влияние Феофана ненамного уступает власти василевса. Он владеет знанием, искусством игры на тайных рычагах дипломатии и власти и потому могущественнее всех дворцовых советников.
— И даже самого протостратора?
— Самого протостратора…. Все это пустая игра слов! Давно уже нет империи, подвластные василевсу территории не больше в размерах заурядного удельного княжества. И чуть ли не каждый воевода сопредельных земель имеет под своим началом больше солдат, чем наш протостратор. Мы все еще живем в прошлом, среди теней, и как марионетки, пляшем на фоне выцветших бумажных декораций. Величаем друг друга титулами, за которыми давно стоит одна пустота. А впрочем, к чему эти скучные беседы!