Гибкие этничности. Этнические процессы в Петрозаводске и Карелии в 2010-е годы

Коллектив авторов

Nevalainen 2002 – Nevalainen P. Punaisen myrskyn suomalaiset. suomalaisten paot ja paluumuutot idasta 1917–1939. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2002.

Peers 2015 – Peers E. Cartoon epic heroes in indigenos Siberian revival // Anthropology today. Vol. 31. № 3. June 2015. P. 3–7.

Piattojeva 2013 – Piattojeva N. Yleissivistavan koulun paattokoe koulutuspoliittisena hallintana // Idantutkimus. 2013. № 1. S. 13–23.

Protsyk, Harzl 2013 – Protsyk O., HarzlB. Managing Ethnic Diversity in Russia. London & New York: Routledge.

Sevander, Hertzel 2004 – Sevander M., Hertzel L. They took my father. Finnish Americans in Stalin's Russia. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2004.

Sevander 2000 – Sevander M. Vaeltajat. Turku: Siirtolaisuusinstituutti, 2000.

Slezkine 1994 – Slezkine Yu. Arctic mirrors. Russia and the small peoples of the north. Ithaca (N.Y.): Cornell U.P. 1994.

Suomea vain 2013 – Suomea vain lyhyena kielena? // Karjalan sanomat. URL:(дата

обращения: 14.03.2015).

Suomen kieli 2013 – Suomen kieli koulussa vailla oikeuksia? // Karjalan sanomat. URL:(дата обращения: 14.03.2015).

Suutari, Shikalov 2010 – Suutari P., Shikalov Ju. (eds.) Karelia written and sung. Representations of locality in Soviet and Russian contexts. Helsinki: Kikimora Publications, 2010.

Vavulinskaja 2002 – Vavulinskaja L. Suomalainen koulu Karjalan sodanjalkeisina vuosina // Carelia. 2002. № 4. S. 127–130.

Verdery 1994 – Verdery K. Ethnicity, Nationalism, and State-making. Etnhic Groups and Boundaries: Past and Future // The Anthropology of Ethnicity. Beyond «Ethnic Groups and Boundaries» / Eds H. Vermeulen, C. Govers. Amsterdam: Het Spinius. P. 33–58.

Vertovec 2009 – Vertovec S. Transnationalism. London: Routledge, 2009.

Локальное и национальное в пространстве городского праздника: День города и песенный фестиваль в г. Сортавала [13]

Екатерина Мельникова

Введение

Понятия «национальное» и «локальное» были подвергнуты в последние десятилетия серьезной критике. С одной стороны, жесткие структурные рамки идиомы национализма как исследовательской парадигмы перестали удовлетворять все возрастающему числу контекстов, раскрывающих особенности национальных политик, экономик и памяти (Миллер 2006: 14–32). На смену или, по крайней мере, в дополнение к категории «национализм» пришли понятия «транснационализм» и «постнационализм», ставшие знаками пересмотра современных условий существования национальных феноменов. Миграции, развитие туризма, размывание границ, информационные технологии, средства коммуникации и транспортного сообщения – все эти явления, связанные с глобализацией и мультикультурализмом, перестали рассматриваться в качестве маргналий, став основными признаками модерности (Kearney 1995: 547–565). Жизнь людей сегодня не определяется национальными границами в той же форме, о какой писал Бенедикт Андерсон. Но, как заметил в своей рецензии на сборник «After the nation? Critical reflections on nationalism and postnationalism» Томас Хилланд Эриксен, «вряд ли кто-нибудь будет спорить с тем, что национальное государство столкнулось с вызовами глобализации, будь то в области культуры, экономики или климата. Но это не значит, что существует хотя бы какое-то единство мнений в отношении природы и последствий современных процессов» (Eriksen 2015:1).

13

Исследование проведено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («„Быть местным": символы локальности в эпоху позднего социализма и постсоциализма (случай бывшей финской Карелии)»), проект № 13-01-00038.

Категория «локального» также была подвергнута пересмотру. В работах П. Бурдье, А. Аппадураи, Дж. Фергюссона и А. Гупта локальность и регион анализируются как дискурсивные стратегии, связанные с системой властных отношений и политикой доминирования. Бурдье рассматривает понятия «региональное» и «этническое» как объекты «ментальных репрезентаций», «т. е. актов восприятия и оценки, познания и узнавания, в которые агенты инвестируют свои интересы и свои представления» (Бурдье 2002: 49; Bourdieu 1991: 220). Как «относительную и зависящую от контекста категорию» анализирует локальность Аппадураи (Appadurai 1995), а Фергюссон и Гупта обращаются к проблеме использования понятия локальности в конструировании идеи государства как пространственной сущности (Ferguson, Gupta 2002).

Все нарастающая волна ревизионизма категорий национального, локального и этнического связана с новым витком критики эссенциализма, наиболее яркими примерами которой можно считать обвинение социальных наук в склонности к объективации групп, высказанное Брубейкером (Brubaker 2004; Брубейкер 2012), и недавнюю статью Эппа Аннуса, предостерегающего от рисков, связанных с охотой на ведьм эссенциализма (Annus 2015). В этом контексте вполне понятно, что обсуждение национальных, этнических

и локальных идентичностей также оказывается под большим вопросом. Если и нация, и локальность – подвижные, конвенциональные и, в первую очередь, дискурсивные категории, зависящие от политических, экономических условий и взаимодействий, то чего ждать от анализа идентичности как формы принадлежности к этим размытым категориям?

Вместе с тем идеи нации, этничности и локальности остаются важными, социально эффективными понятиями, о которых говорят и думают, которые определяют государственную и местную политику, приводят к конфликтам и, в некоторых случаях, к их разрешению, вторгаются в повседневность и влияют на воспритие людьми происходящего вокруг. Выход из противоречия между категориями практики и категориями анализа Роджерс Брубейкер видит в пересмотре исследовательского инструментария. Этничность, раса и нация, по его мнению, «должны быть осмыслены не как субстанции, вещи, сущности, организмы или коллективные личности – к чему нас подталкивает образ дискретных, конкретных, ощутимых, ограниченных и живучих «групп», – но в реляционных, процессивных, динамических, событийных и разукрупненных терминах. Иными словами, этнизация, расизация и национализация должны пониматься не как субстанциальные группы или сущности, а как практические категории, ситуативные действия, культурные идиомы, когнитивные схемы, дискурсивные фреймы, организационные устои, институциональные формы, политические проекты и случайные события» (Брубейкер 2012: 29). Базовой аналитической категорией, как считает Брубейкер, «должна служить не некая сущность – „группа“, а групповость – зависимая от контекста концептуальная переменная» (Там же: 30).

Поиск «реляционных, процессивных, динамических, событийных и разукрупненных» терминов, впрочем, характеризует не только работы Брубейкера, но и, кажется, все исследования последних лет, связанные с национальными, этническими или локальными явлениями (или определяемыми как таковые). По сути дела, понятие «идентичность» оказалось в свое время широко востребованным именно потому, что выглядело достаточно реляционным, процессивным и динамическим, но спустя некоторое время перестало удовлетворять этим критериям.

Способ уйти от объективации национальных и локальных групп и территорий можно обнаружить и в предпочтении термина «принадлежность» (belonging) понятию «идентичность», которое наблюдается во многих работах (Croucher 2004; Lovell 1998; Yuval-Davis 2006).

Два наиболее противоречивых аспекта в исследовании взаимоотношений национального и локального заключаются в категориях пространства и группы, связанной с этим пространством. Именно эти два понятия вызывают наиболее острую критику, потому что ни то ни другое ни в случае нации, ни в случае края или региона не может быть жестко определено с помощью объективных критериев. Как национальная, так и локальная территория, как национальное, так и локальное сообщества – категории операциональные, являющиеся формами классификации мира. И они не только могут быть разными, но могут исчезать вообще. Не только «высокая степень групповости может не кристаллизироваться вопреки «группо-творческим» усилиям дельцов от этнополитики», на что обращает внимание Брубейкер (Брубейкер 2012: 31), но и идея локальной или национальной территории также может не состояться, несмотря на все усилия по маркированию и категоризации пространства. Тезис о чуткости к «негативным событиям» такого рода является важным преимуществом подхода, намеченного Брубейкером, отсутствующим в исследованиях «принадлежности», всегда имеющей позитивный характер.

Моя статья посвящена как раз тому случаю, когда проявляются очень разные взгляды на понятие «местного», а также наблюдается «негативное участие» в некоторых предлагаемых публичных формах локальной и национальной солидарности. Понятия национального и местного при этом остаются крайне размытыми как в пространственном, так и в социальном отношении. И тем не менее они оказываются главными интерпретативными категориями, задействованными в рамках публичного ритуала.

Материалами послужили наблюдения и записи, сделанные во время праздничных мероприятий, организованных в 2012 году в г. Сортавала – неофициальном центре Северного Приладожья – территории так называемой бывшей финской Карелии, отошедшей к Советскому Союзу в результате Зимней войны (1939–1940) и Великой Отечественной войны (1941–1944). Сегодня это типичный переселенческий район. Общность культуры и связь местных жителей с краем не имеет глубокой истории, а главным маркером локального единства служит представление о том, что «все мы здесь переселенцы» [14] . И несмотря на это в последние годы здесь также наметилась тенденция к усилению регионального самосознания, в значительной степени обусловленная мероприятиями, проводимыми местной властью.

14

См. примеры подобных высказываний в: (Граница и люди 2005: 187–191).