Гиблая слобода

Шаброль Жан-Пьер

Он встал.

— Ладно, насытились? Пожалуй, неплохо бы обозреть окрестности?

Парни допили вино и вооружились палками. Ла Суре, улыбаясь, выстроил свой отряд. Дважды подбросив вверх зажигалку, он положил ее в карман и сказал в заключение:

— Ну что ж, пошли дозором… все вместе.

* * *

Не успел поезд, заскрежетав тормозами, остановиться на станции Антони, как из первого вагона донеслись неистовые вопли. Ла Сурсу не потребовалось никаких объяснений.

Он вошел в вагон. Выстроившись в два ряда, словно почетный караул, парни кивали ему на место, которое с

огромным трудом сберегли для него. Пассажиры оглядывались, вытягивали шеи, чтобы посмотреть, какому человеку эти горлопаны выказывают столько уважения.

Ла Суре уселся на скамью, нервно почесал кончик своего внушительного носа, вытащил из кармана табак и папиросную бумагу, но тут же чья-то рука предложила ему распечатанную пачку, из которой торчала сигарета, словно напрашиваясь, чтобы ее взяли. Ла Суре вытащил сигарету, поблагодарил Жюльена и вынул из кармана зажигалку. Машинально потер ее о рукав, но кто-то уже поднес ему огонька. Ла Суре затянулся, поблагодарил Мимиля и не без сожаления спрятал зажигалку.

Тут только он посмотрел на восьмерых парней, стоявших перед ним навытяжку. Равнодушно перевел было взгляд на окно, но вдруг резко обернулся, и в глазах его мелькнуло изумление.

Он им сказал перед отъездом:

«Теперь ваша очередь. Мы решили направить в Палату депутатов делегацию молодежи. Живехонько возвращайтесь домой на своих велосипедах. Помойтесь, почиститесь и напяльте на себя все самое лучшее, надо же достойно представить Новостройку. Ночь вы провели на дежурстве и все утро работали как проклятые. Поедем с поездом 14.20, я присоединюсь к вам на станции Антони».

Теперь Ла Суре удивленно осматривал с ног до головы восьмерых парней, переводя взгляд с одного на другого.

Жако был в черных лаковых ботинках с невероятно острыми носами. Из бокового кармашка его темно — синего костюма, словно флаг из окна, выглядывал ярко — красный платок. Белое шелковое кашне, искусно обернутое вокруг шеи, пузырилось у подбородка.

Жюльен надел синие замшевые ботинки, отделанные кожей. Складка бежевых габардиновых брюк была так тщательно отутюжена, что напоминала лезвие шпаги. Он стоял, гордо выпятив грудь, облаченную в великолепную кожаную куртку бутылочного цвета. Шерстяной зеленый воротник ее был открыт ровно настолько, чтобы все могли любоваться галстуком бабочкой шириной в двадцать сантиметров. Парень едва поворачивал голову, боясь потревожить замысловатую прическу, уложенную при помощи брильянтина.

Октав был в сандалетах и темно — сером костюме в такую широкую полоску, что он напоминал пижаму; кашне цвета гусиного помета правильным треугольником лежало на спине под пиджаком. Серая фуражка в черную крапинку была сдвинута на затылок.

Рири вырос на добрых три сантиметра благодаря толстенным подошвам, ранты которых выступали не меньше чем на палец. Жемчужно — серые брюки были подвернуты на десять сантиметров и открывали носки в красную, желтую и лиловую полоску. На парне была куртка из твида с отложным воротником, от которого плечи казались шире, и темно — синий галстук с изображением купальщицы, готовящейся прыгнуть с вышки на фоне пальм, кактусов и реактивного самолета.

На Мимиле были черные с белым

верхом ботинки, спортивные штаны с крошечными медными пуговицами, похожи ми на гвоздики, у карманов и в конце швов, и толстый свитер, какие носят моряки.

Парашютист был в брюках из офицерского сукна, спадавших на начищенные до блеска американские ботинки, в узкой клетчатой куртке и широкополой фетровой шляпе, сдвинутой на правое ухо. Одна перчатка с кожаным низом была натянута на руку, другую, сложенную пополам, он держал в руке.

Шарбен облачился в строгий темный костюм, взятый, видно, напрокат у приятеля, не так щедро одаренного природой, как он сам. Рукава в плечах трещали по швам, а петли пиджака пытались вырвать пуговицы с мясом. Между брюками и белыми короткими носками виднелась полоска поросшего волосами тела. Новенькие спортивные ботинки дополняли костюм.

Рыжий неслышно ступал на мягких толстых подошвах. Костюм его состоял из узеньких черных брюк и черного джемпера с двумя огромными желтыми полосами, перерезавшими даже рукава. Шею подпирал большущий клетчатый воротник ковбойки.

Поскольку пальто и плащи, которые они носили каждый день, казались им недостойными этих парадных костюмов, парни скромно сложили их подкладкой вверх и перекинули на руку.

Все они хотя и наскоро, но чисто побрились, расплывавшиеся в улыбке лица покраснели и были все в порезах, кое-где залепленных папиросной бумагой и наспех припудренных.

Ребята снисходительно позволяли Ла Сурсу любоваться собой, принимая наиболее выигрышные позы.

Делегат пробормотал сквозь зубы:

— Нечего и думать, что мы пройдем незамеченными…

Он подступился было к Жако:

— Послушай, ты не мог бы снять кашне и спрятать его в карман?

— Шутишь!

— Ну, ладно.

Ла Суре вытащил зажигалку. Он совсем позабыл о сигарете, и она успела потухнуть.

* * *

Во дворе, где стояло множество машин, Ла Суре задержался. Парни окружили его. Депутаты парламента, секретари, служащие торопливо проходили по тротуару, искоса бро сая на них любопытные взгляды. Делегат стал считать по пальцам.

— Превосходно. Нам осталось только побывать в парламентских группах социалистов и РПФ. Хотя Паланки из РПФ пригласил нас к себе домой. Он живет на набережной, у моста Гренель. А после этого можно будет возвращаться домой.

Вдруг Жако побледнел. Он взволнованно окликнул Шарбена:

— Шарбен! Шарбен!

— Что случилось?

— У тебя дырка на брюках, на самом заду.

— Что?!

— Дырка, говорю, у тебя на заднице. Факт!

Шарбен, подняв глаза к небу, провел руками по брюкам, нащупал справа дырку и засунул в нее целых два пальца.

— Скажи, это очень заметно? — трагическим тоном спросил он.

— Я думаю!

Все ребята продефилировали мимо, чтобы собственными глазами судить о размерах несчастья, постигшего приятеля. Шарбен, прикрыв рукой злополучное место, заявил делегату:

— Я не могу идти с вами.

— Почему это? — возмутился Ла Суре.

— У меня дырка на брюках сзади, — жалобно сказал Шарбен.

— Велика беда, подумаешь!

— Нет, я не пойду с вами. Хорош я буду с дырой на заднице!