Гиблая слобода

Шаброль Жан-Пьер

Мадам Лампен и мадам Валевская приготовили кофе. Его пили, примостившись на ступеньках парадной лестницы: собравшиеся все равно не поместились бы ни в одной из квартир, а расходиться им не хотелось. Раймон Мартен улыбался, глядя в свою чашку.

Жако сидел на верхней ступеньке лестницы, выше всех остальных. Вдруг чья-то ложечка звякнула о чашку. В полумраке позади себя он различил фигуру Бэбэ. Девушка отвернулась. Жако допил кофе и поставил чашку рядом с собой на ступеньку лестницы. Сжал обеими руками голову и прошептал,

не оборачиваясь:

— Послушай, Бэбэ…

Он слышал, как девушка встала, прошла в кухню мадам Валевской и принялась мыть посуду.

Жако посмотрел на ступеньку: пустая чашка, которую он там поставил, исчезла. Тогда он стремительно сбежал вниз по лестнице между сидевшими людьми, бормоча на всякий случай: «Извините, извините!»

* * *

Мать подала и Жако и Амбруазу глазунью из одного яйца, прибавив в нее немного уксуса.

— Это все же будет посытнее, чем кофе с молоком.

Она вздохнула.

— Ведь вам столько приходится работать!

Мужчины принялись за еду.

— Хоть бы платили, что полагается, тогда бы мы и горюшка не знали.

Они сделали вид, что не слышат.

— Даже если бы уменьшили зарплату, вы все равно получали бы столько же, сколько раньше, а может, даже больше: ведь и сверхурочные надо считать.

Мать отрезала им по ломтю хлеба.

— Должен же когда-нибудь прийти этому конец!

Жако поднял голову. Он открыл было рот, но ничего не сказал и посмотрел на Амбруаза, который перестал есть. Амбруаз улыбнулся, Жако нахмурил брови.

— Помолчи лучше, — сказал Амбруаз матери, — ну что ты в этом понимаешь?

И вновь принялся за еду.

Жако улыбнулся и тоже опустил нос в тарелку.

— Я не понимаю? Это я-то? Как я ни глупа, а понимаю, что малыш пробудет еще неделю или две в больнице, что страхкасса платит не за все лечение и разницу надо вносить самим, а мы даже не знаем, получим или нет деньги по социальному страхованию, а если деньги не будут внесены, мальчика выпишут из больницы, а он еще не оправился после коклюша… — Она перевела дух. — …И если мы привезем его, такого слабенького, домой, он совсем разболеется: ведь мы даже топить не можем как следует, уголь-то у нас уже кончается. — Она уперла руки в бока и прибавила решительно: — Ну, как, понимаю я что-нибудь или нет?

Жако исподлобья взглянул на Амбруаза. Тот вытер куском хлеба тарелку и встал из-за стола.

— Ты прекрасно понимаешь все. И нечего болтать попусту.

Он направился к двери, но мать преградила ему дорогу.

— Послушай, Амбруаз, я всегда тебя понимала и соглашалась с тобой, но сейчас, когда дело касается мальчугана, я слышать ничего не хочу. — Она с ожесточением тряхнула головой. — И понимать ничего не понимаю!

Жако кончил есть, но все еще сидел за столом и наблюдал за Амбруазом. Землекоп нахмурил брови. Он сердито застегнул обшлага рубахи и проговорил

хрипло:

— Мальчуган! Мальчуган! Как будто его не коснется, если…

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Амбруаз таким голосом, словно хотел выругаться.

На пороге появился Морис. Он поздоровался со всеми и, обратившись к Жако, спросил:

— Ты готов?

— Да, поехали.

Жако встал и потер руки. Проходя мимо Амбруаза, он легонько толкнул его локтем в бок. Амбруаз повернулся к юноше, и его грубое лицо просветлело, засияло улыбкой. Выйдя на улицу, Жако и Морис вскочили на свои велосипеды, но тут послышалось знакомое тявканье, и вслед за этим чей-то ворчливый голос окликнул их:

— Так, значит, Морис, ты едешь сегодня работать вместе с Жако?

Это высунулась из своего окна мамаша Жоли. Гиблая слобода просыпалась…

В квадратном проеме на самом верху шахты подъемника вместо привычных лиц Али и Ахмеда вдруг появилась голова Панталона.

— Кончай подачу!

Две спаренные бадьи останавливаются на полдороге.

— Можете спускать их вниз.

— Какая вас муха укусила? — с беспокойством спрашивает Шарбен, притащивший вместе с Рыжим еще одну бадью бетона.

— Кончай подачу! — отвечает Жако.

Вместе с Мимилем он подходит к парашютисту и Октаву, которые тоже стоят без дела у своей лебедки среди неотправленных бадей.

На пороге здания появляется Ла Суре.

— Эй, ребята, ко мне, на подмогу! — кричит он.

Все вместе взбираются по лестнице, и каждый несет по нескольку пивных кружек. Шествие замыкает Ла Суре, который тащит ящик с бутылками.

Наверху Панталон подходит, наклоняется над ящиком, проверяет:

— Десять литров красного вина. Счет верный. Порядок!

Ящик торжественно водворяют в самый центр законченного покрытия.

Но прежде чем чокнуться, ребята, желая продлить удовольствие, выстраиваются в ряд у края площадки и смотрят на расстилающееся внизу предместье. Свистит паровоз, гудит легковая машина, ей глухо отвечает грузовик, воет сирена, звонит колокол в церкви, возвещая не то свадьбу, не то похороны.

— Все-таки вроде потеплело, — говорит один из парней.

— Пора как будто и потеплеть, — отзывается другой.

— Ну, что, опрокинем по стаканчику? — нетерпеливо спрашивает третий.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«САМАЯ ЛУЧШАЯ»

Иньяс не взял еще на аккордеоне даже первой ноты первого танца. Канкан и Октав дежурили за стойкой бара, и непонятно было, кто из них за кем присматривает. Выпивал пока всего один посетитель — Виктор.

Парни из Гиблой слободы и Шанклозона стояли кружком в полной боевой готовности. Жако и длинный Шарбен на цыпочках скользили по залу, поглядывая, все ли в порядке.