Гиблое место

Шхиян Сергей

Радуясь чужому унижению, зрители буквально валились от смеха на землю. Хохочущий Ефим, поощряемый общим вниманием, вооружился кучерским кнутом и принялся катать обезумевшего от боли десятника по дороге. Зрелище было отвратительное, но сообразное своему суровому времени. Мне сделалось стыдно своей жестокости, и я совсем было собрался прекратить развлечение, но, глянув на ощерившееся от ненависти, испачканное экскрементами лицо десятника, подумал, что если его психологически не дожать, он неправильно меня поймет, и позже у нас с ним будет много проблем. Пришлось

отойти в сторонку и не мешать народным забавам. Вскоре ко мне присоединился Минин.

– Откуда они взялись? – спросил он, имея в виду ратников.

– Кто-то их нанял нас перехватить. Кажется, нам хотят помешать вернуть Морозовой детей. Кто, пока не знаю, потом спросим у десятника.

– Кому дети-то не угодили?

– Скорее всего, дело в морозовских вотчинах. Кто-нибудь из родственников метит на наследство.

– Неужто такое душегубство возможно! Нечто мы басурмане какие!

– Всякий народишко есть и среди басурман, и среди православных. Дело не в вере, а в людях.

– Оно, так, – согласился Кузьма, – да только обидно...

– Погоди, ты еще и не такое увидишь. Подлости и низости человеческой на твой век хватит. А сейчас, не в службу, а в дружбу, сходи, присмотри, чтобы Ефимка его до смерти не забил.

– А с другими пленными что делать будем?

– Если захотят, то наймем нам служить.

– И то дело, – одобрил Кузьма и пошел спасать десятника.

Я отошел в лес, куда не долетали восторженные крики и хохот победителей. Захотелось домой, в цивилизацию, где кровь и смерть сразу же стараются спрятать, превратить в шоу, чтобы не шокировать мирных обывателей. Я представил себя сидящим на диване перед телевизором со стаканом холодного пива в руке. Кругом тихо, спокойно. Кто-то из соседей сверлит стены. По всем каналам передают криминальные сводки. В новостях аварии, взрывы и террористические акты. В комнате же покойно и благолепно. Чужие беды только оттеняют собственное благополучие.

– Государь-батюшка, – прервал мои сладостные воспоминания Иван Крайний, – тебя Кузьма Минич кличет.

Мне осталось тяжело вздохнуть и вернуться к суровым реалиям смутного времени.

– Григорьич, – крикнул мне Минин, быстро идя на встречу, – похоже, что Ефим забил десятника до смерти!

Мы вместе подошли к лежащему на земле человеку. Наши крестьяне и пленные молча расступились. Десятник лежал на спине, безжизненно запрокинув голову.

Ефим, растеряно ухмыляясь, стоял в стороне, держа в опущенной руке кнут.

Я проверил пульс. Десятник был жив, но без сознания.

– Помойте его, – приказал я. Однако никто не тронулся с места. – Ты помоешь! – Велел я холопу с простодушным лицом по прозвищу Крот.

Теперь засуетились все и мигом принесли в шапках воду из ближайшей канавы. После «омовения» десятник пришел в себя и открыл бессмысленные, полные муки глаза. Мужики оживленно заговорили, равно радуясь чужой смерти и чужой жизни.

Ко мне подошел освобожденный от пут возчик, тот, которого я взял в плен.

– Говорил я тебе, что десятник строг! –

непонятно к чему сказал он. – Васильич никому спуску не даст! Похоронить бы его надо по-христьянски!

– Зачем его хоронить, если он жив? – удивленно спросил я.

– Все одно, Васильич теперь не жилец. Добить бы, да и похоронить по-христьянски.

– Почему это он не жилец?

– Это нам неведомо, – серьезно ответил возчик. – Только одно слово, не жилец. Похоронить бы его надобно. Окажи милость!

– А ну, пошел вон! – закричал я, окончательно выведенный из терпения. – А то я тебя самого сейчас похороню!

– Меня-то не нужно, а вот Васильича!..

Я не дослушал и врезал вознице по зубам.

– Ефим, а ну всыпь ему и гони отсюда, чтобы духу его здесь не было!

– Это можно, – согласился Ефим, но возница не стал дожидаться лупки и резво пустился наутек.

– Батюшка! – вопил он убегая. – Сделай милость! Прикажи...

Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем. Отделал его Ефим сурово. У меня даже шевельнулась жалость. На счастье десятника, ккут, которым его лупили, был обычный, для лошадей, а не «людской», от которого лопалась кожа и отрывались от тела куски мяса, так что никаких серьезных повреждений Ефимка ему не нанес.

– Кто тебя на нас послал? – спросил я Васильича, когда он окончательно пришел в себя.

– Дед Пихто! – нагловато ответил он, правда, без недавнего задора, скорее по привычке.

– Мало получил? – поинтересовался я. – Еще поучить?

– Боярин Константин Иванович, – торопливо ответил Васильич.

– Что за боярин, как его фамилия?

– Вот этого не ведаю. Слышал, что его так называют, а кто он, да и боярин ли вообще, того не знаю, – торопливо проговорил он, проследив направление моего взгляда.

– Что тебе было приказано, это ты хоть знаешь?

– Сказали попика поймать да выпытать у него, у тебя, значит, где прячет детей. За то посулили пять ефимок.

– Что же так дешево, Иуде тридцать серебряников заплатили!

– Так то за Спасителя, а ты, сказали, простой поп-расстрига.

– Дешево меня твой Константин Иванович оценил.

– Знамо дешево, за тебя край нужно было два по десять ефимок просить. Да знал бы, где упадешь, соломку подстелил.

– А мне пойдешь служить? Я тебе за Константина Ивановича, коли его живым предоставишь, двадцать ефимок дам.

– А не обманешь? – враз оживился Васильич. – Побожись!

– Вот тебе святой истинный крест!

– Да я тебе за таки деньги! Да я за тебя буду век Бога молить!

– Молиться за меня не нужно, а надо боярина того к Морозовым в вотчину привези. Что обещано, сполна получишь! А коли обманешь или лукавить начнешь, я тебя из под земли достану!

Последнюю фразу я сказал зря, не сдержал эмоций.

Несмотря на явные физические мучения и пережитое унижение, десятник моему предложению искренно, по-человечески обрадовался. Мне даже стало жаль, что Ефим не забил его до смерти.