Гиблое место
Шрифт:
– Оставь его мне! – крикнул я, ввязываясь в драку. – У меня к нему счет!
Славянин, тот самый толмач, который участвовал в моем пленении ногайцами, затравлено глянул на меня и невольно подставился под удар Минина. Однако Кузьма не смог дотянуться до его плеча или головы и попал по правой руке. Сабля врезалась в рукав кольчуги, прорезала ее, и из раны хлынула кровь.
Толмач вскрикнул и выронил саблю. Я, не давая ему ускакать, наехал лошадью и ударом гарды в лицо свалил на землю.
К нам в помощь скакала сельская
Раненый толмач, между тем, встал на ноги и медленно шел к нам с кинжалом в здоровой руке. Разрубленная рука его весела плетью, а на лице застыла гримаса ненависти.
Я не стал его добивать, а просто ударил саблей плашмя по голове.
Наш вечерний переход сорвался. Убитого мальчика мы отправили на крестьянской телеге домой с двумя сопровождающими; ногайцев похоронили на опушке леса. Что делать с ренегатом-толмачом, я не знал. Заниматься его лечением у меня не было никакого желания. Кровь из разрубленной руки ему наши мужики остановили жгутом, и он теперь лежал вблизи костра на голой земле.
Кузьма Минин, впервые участвовавший в сече, пребывал в шоковом состоянии. Он никак не мог отключиться от недавних переживаний и нервно ходил по биваку.
Я уже притерпелся к необходимости защищая собственную жизнь, проливать чужую кровь, потому больше интересовался своим здоровьем. У меня сильно болели ребра, на которые пришелся удар саблей, и от того трудно было дышать.
Зато наше воинство пребывало в эйфории от одержанной победы. Татары так запугали своими набегами селян, что казались им непобедимыми. Парнишка-дозорный, чудом избежавший гибели, чувствовал себя героем и без устали живописал товарищам свои подвиги.
– Может быть, поможешь раненому? – спросил меня Минин, когда ему надоело метаться по поляне.
– Он помогал ногайцам угонять людей в рабство. Да и что с ним потом делать, вылечить и отпустить?
– Давай поговорим с ним, все-таки русский человек.
Такого гуманизма от Кузьмы я не ожидал – эпоха, в которую он жил, была сурова и скора на жестокую расправу.
– Ладно, давай поговорим, – согласился я.
Мы подошли к раненому. От большой потери крови он совсем ослабел, не ждал для себя ничего хорошего и в полной прострации лежал на земле.
– Ты кто таков будешь, добрый человек? – спросил его Минин, опускаясь перед ним на корточки.
Толмач повел глазами и прошептал:
– Помирать буду, мне бы священника, грехи отпустить.
– Погоди умирать, это всегда ты успеешь. Ты как попал к ногаям?
– Батюшка мальцом в рабы продал, – ответил раненый, облизывая запекшиеся губы. – Мне бы водицы.
Кузьма кивнул и принес воду в берестяной кружке. Толмач жадно, захлебываясь, выпил.
– И долго ты в рабстве был?
– Шестнадцать
– А помогал им зачем?
– Буджак-хан стал мне вместо отца.
– Этот тот, который ускакал? – вмешался я.
– Да. Мне бы попа, не хочу умирать без покаяния.
– Зачем тебе поп, тебя же, поди, уже обасурманили, – спросил Минин.
– Буджак-хан большой батыр, по-нашему витязь, он с детьми и богами не воюет.
– А я слышал, что твоего батыра наняли убить русскую женщину и ее детей, – сказал я.
Толмач посмотрел на меня с легким презрением:
– Буджак-хан детей не убивает, а вот тебя непременно убьет. Ты не о нем, а о другом ногайском князе говоришь.
– Их что, здесь много?
– Есть еще один из ногайцев, ханов племянник, он шайтан. Это, видно, его наняли. Буджак-хан, когда его поймает, как барана зарежет.
Я, честно говоря, не очень верил в высокое понятие чести у кочевников, занимающихся работорговлей, но то, что толмач вел себя мужественно, вызывало уважение. Лечить я его по-прежнему не хотел, однако необходимое, чтобы он не погиб, выполнил: снял с руки жгут, продезинфицировал рану водкой и наложил на нее тугую повязку.
– Ладно, – решился я на половинчатую меру, – живи, мы отвезем тебя в ближайшую деревню, а там как Бог даст.
Мне показалось, что Минин был недоволен моим решением. Думаю, что у него появилось чувство вины перед человеком, которого он ранил. Он просительно на меня посмотрел и спросил:
– Может быть, сейчас отвезем, чего ему, бедолаге, на земле валяться?
Я неопределенно пожал плечами, оставляя решение за ним, и отправился спать. Проблемы абстрактного гуманизма меня последнее время почему-то никак не волновали.
Ночь выдалась теплая, без дождей, и я отлично выспался. Напуганные вечерними событиями караульные без пинков и проверок бдительно несли службу. Утром оказалось, что раненый толмач исчез, а Минин успокоился. Я ничего у него не спросил, он тоже «ичего по этому поводу говорить не стал.
Выступили мы рано и по холодку прошли большую часть оставшегося пути. О том, куда мы конкретно направляемся, отряд узнал только тогда, когда мы оказались на развилке дорог Городища и Коровина. Впрочем, вопросов ни у кого не возникло, повернули туда, куда надо.
Время было страдное, когда, как говорят крестьяне, день год кормит, и весь народ был занят в полях на пахоте. В деревне оставались только старики и малые дети, поэтому наше прибытие обошлось без помпы и народного любопытства.
У околицы я рассредоточил отряд и растолковал младшим командирам их задачи. Стратегическим планом было захватить врасплох толстого барина Гаврилу Васильевича и предотвратить его бегство, чтобы он, хорошо зная местность, не сбежал из деревни. Тактика же заключалась в быстрых, скрытных действиях и засаде на задах имения, в месте возможного отступления неприятеля.