Гипсовый трубач
Шрифт:
— Рекомендую-с фаршированную пулярку по-ливадийски.
— Во-от! Ее-то нам, милую, и неси! А еще кувшинчик морошкового морсу!
— Сию минуту-с!
— С водочкой не томи!
— Понимаю-с!
— Дмитрий Антонович, — осторожно упрекнул Кокотов, когда дверь за официантом задвинулась. — Нам еще в «Ипокренино» возвращаться!
— Да, действительно, я не подумал! — спохватился игровод и брякнул в колокол.
Почти тут же в щель просунулась голова путейца:
— Слушаю-с?
— Двести.
— Понимаю-с!
Чтобы унять томление, знакомое каждому, кто хоть раз ждал официанта со спасительной
— Марго, в чем дело? Ты чуть не сорвала мне важные переговоры!.. Ну и что?.. У меня тоже сегодня плохой аппетит!.. И это все, что ты хотела мне сказать? Я выгоню тебя вместе с твоим мистером Шмаксом к чертовой матери!
Захлопнув телефон, он сначала строго глянул на соавтора, а затем благосклонно на стол, где уже расположились пузатый графинчик водки, кринка морса, а также разные закуски, включая икру в мельхиоровой кадушечке и грибки в деревянном бочоночке. Режиссер несколько мгновений смотрел на водку с нежной тоской, как на милого усопшего, потом нетвердой рукой, тщательно прицелившись, разлил «слезы императрицы» по рюмкам. Чокнулись. Глядя вдаль, игровод поднес рюмку к устам и опрокинул, резко дернув головой, будто запил таблетку. Немедленно закусив масленком, он несколько мгновений сидел неподвижно, прислушиваясь к целительным изменениям в организме, затем глубоко вздохнул, посветлел очами и вытер салфеткой пот с лысины. Кокотов, готовясь к триумфальной встрече с Натальей Павловной, выпил лишь полрюмки.
— Если в раю не будет водки с маринованными грибочками, я там не задержусь! — сообщил Жарынин, оживая.
— А как вы думаете, — жуя, спросил ехидный писатель, — мы сейчас все еще работаем над ошибками или уже достигли конечного варианта?
— Судя по качеству водки, мы в идеальной стадии! — не принимая иронии, отозвался игровод. — Сердце смирилось, мозг ясен. Эх, надо мне было еще в «Ипокренине» хлопнуть — я бы так не опростоволосился у этого поющего сенбернара! Знаете, Андрей Львович, с похмелья иногда чувствуешь себя метафизическим мерзавцем. А вы молодец! Хорошо поддаетесь дрессировке. Когда закончим сценарий, я верну вас в жесткий мир готовым к борьбе за существование. Давайте выпьем за победу! Мы с вами, мой одинокий бизон, сегодня спасли «Ипокренино» для человечества!
После второй рюмки, закушенной хрустящим соленым огурчиком, он совершенно воспрянул и жадно набросился на уху, поданную в серебристых судках с императорскими вензелями. Автор «Полыньи счастья» не отставал.
— Что же нам делать с вашим «Гипсовым трубачом»? — уминая расстегай, озаботился вдруг режиссер. — Идея, конечно, богатая, но не дается, буквально как фригидная кокетка! Надо что-то придумать, найти ход! Вы же писодей, напрягитесь!
— Даже и не знаю, — вздохнул Андрей Львович, вылавливая из ухи янтарные окатыши красной икры.
— А кто знает? Ну ничего: приедем, посажу вас под домашний арест и, пока не придумаете что-нибудь, не выпущу. Знаете, как Куприн писал?
— Как? — забеспокоился Кокотов.
— А вот как. Зарабатывал он очень хорошо, платили ему три рубля золотом за строчку. Деньги, доложу вам, немалые! Больше получали только Горький и Леонид Андреев, которому лично я и гривенника не дал бы.
— Нет, конечно… — соврал создатель семнадцати любовных романов.
— Я так и думал. И вот: жена с вечера хорошенько подпаивала Куприна, а утром запирала комнату, и пока он не напишет пять страниц, не выпускала. Но главное — не похмеляла. А трубы-то горят! — В голосе режиссера зазвенело свежее сострадание. — Что поделаешь, надо писать… Настрочит страничку, подсунет под дверь, ждет, мучается. Она же, гадина, пробежит глазками: «Э, Александр Иванович, халтуришь! Не считается!» И только убедившись в качестве материала, посылала к мужу горничную с подносом, на котором стоял запотевший графинчик водочки, а также тарелочка с разнообразной острой закуской. Вот как надо с вами — писателями! Так он и сочинил «Поединок», «Белого пуделя», «Суламифь»… Я вас тоже запру!
— Знаете, Дмитрий Антонович, — решился Кокотов, — есть у меня одна идея. Но даже не знаю…
— Рассказывайте! — приказал Жарынин, теплым взором смерив оставшуюся в графинчике водку.
— А если нам написать историю современной, тонкой, сложной женщины, попавшей от безысходности в сети лесбийской связи и вызволенной оттуда настоящим мужчиной, которому она когда-то поклялась в любви возле гипсового трубача. Как? — одним духом выпалил писодей.
— Да вы что в самом деле! — рявкнул игровод и швырнул ложку в тарелку с такой силой, что тройная царскосельская уха вышла из берегов и пролилась на скатерть. — Я вам не Тинто Брасс какой-нибудь!
— Но я… хотел…
— Не оправдывайтесь! Эта Обоярова вас погубит, обязательно погубит! Вы становитесь безысходным эротоманом.
— Но почему… безысходным?
— А каким же еще? Ладно, подумаю, как вам помочь!
— Не надо мне помогать!
— Не капризничайте — ешьте уху, она оттягивает! И снова хочется жить!
— Мне и так хочется жить, — желчно сообщил писатель.
— Знаете, в чем между нами разница?
— В чем?
— Вы пассивный оптимист. А я активный пессимист. Мир принадлежит активным пессимистам.
— Не надо меня классифицировать! — буркнул автор «Заблудившихся в алькове», ломая сочащуюся жиром пулярку.
— Ладно, не обижайтесь! Давайте по последней!
…Счет, принесенный на серебряном подносе, как успел зацепить глазом наблюдательный литератор, был смехотворно мал. Расплатившись, Жарынин заметил недоумение Кокотова и объяснил:
— Ресторан работает по ценам ведомственной столовой. А как же! Вы помните два эпизода, погубивших Советскую власть? Первый: на светофоре таксист въехал в зад черной «Волги» секретаря горкома партии, крышка багажника распахнулась, и потрясенные пешеходы увидели пакет с продовольственным заказом, из которого подло торчали два батона сырокопченой колбасы. Начались массовые волнения. А через два дня «Московские новости» напечатали меню столовой ЦК КПСС, где бутерброд с икрой стоил двадцать копеек. Узнав такое, народ взял штурмом цитадель марксизма на Старой площади, и социализм закончился. Однако, подарив нам всем благословенный капитализм, борцы за рынок для своего личного пользования, так сказать, в награду за годы лишений оставили себе немного социализма. В таком оазисе социализма мы с вами, друг мой, только что отобедали.