Гипсовый трубач
Шрифт:
— А вы?
— Что — я?
— Знаете, как вас здесь называют за глаза?
— Как?
— «Салтан»! — поквитался за «мозгляка» Андрей Львович.
— Ну, и что в этом плохого? Они думают, у меня тут гарем.
— А разве нет?
— Да, но мой гарем — от слова «горе». Одинокие женщины, без вины обойденные счастьем, несут мне свою тоску — и получают утешение. Да, они знают, что я женат и Маргариту Ефимовну не оставлю. Но зато когда я здесь, в «Ипокренине», я принадлежу только им и никому более. Они это ценят. Вы думаете, дурашка, мне трудно отбить у вас Лапузину?
— Так уж и в три?
— Хотите убедиться?
— Нет, — поспешил с ответом писодей. — Не хочу!
— То-то! Не бойтесь — я верен моим горемычницам! А искупить вину вы можете. Женитесь! Валентина чистоплотна, прекрасно готовит и будет вам верна, как всякая женщина, поскитавшаяся по неблагодарным мужским похотям. Помните у Межирова:
Женский поиск подобен бреду. День короток, а ночь долга. Женский поиск подобен рейду По глубоким тылам врага.— У вас сегодня, Дмитрий Антонович, поэтическое, я смотрю, настроение! — не без ехидства заметил Кокотов.
— Есть немного. Но хватит, хватит о глупостях! У нас с вами много дел. Во-первых, мы должны спасти «Ипокренино». Во-вторых, придумать новый синопсис…
— Как?! — лишь губами возмутился Андрей Львович.
— Мы выиграем суд. С помощью старичков. И кажется, я знаю, как это сделать.
— Я… я… про друггое… — заикаясь от негодования, проговорил автор «Гипсового трубача». — Мы же все придумали. Вы сами говорили, что это — совершенство!
— Ах, вот вы о чем! Да, говорил. Но теперь, узнав, что эти негодяи использовали меня втемную, я стал другим человеком. Понимаете? У меня в лице ничего не изменилось?
— Нет, ничего… — тихо ответил Кокотов, добавив мысленно, что в такой отвратительной физиономии меняться нечему — мерзей уже некуда.
— Странно! Так вот: я не желаю снимать фильм про то, как кто-то хочет кого-то укокошить. Не хо-чу!
— А чего же вы хотите?
— Я хочу уйти в мистические глубины бытия. Понимаете? Я отвергаю подлую реальность. Мне нужна любовная мистерия! Ну что вы смотрите на меня, как еврей на непьющего русского? Да, любовная мистерия!
— Но ведь у нас в синопсисе есть хорошая любовная линия. Юлия и Борис…
— Линия? Да идите вы к черту с вашей линейной любовью! Мне нужны страсти по Лобачевскому. Дайте мне Лобачевского!
— Как это?
— Не знаю, как вам и объяснить… Вообразите звездолет, несущийся к планете Джи-Х-2157-Б в созвездии Малого Пса. Космонавты — две молодые семейные пары. Их долго выбирали, проверяли, тестировали, адаптировали, рассчитывая, что они со временем дадут обильное дружное потомство, которое через много-много поколений по-хозяйски ступит на далекую твердь.
— Почему две пары?
— А вам нужен инцест?
— Мне?
— Ну не мне же! Это вы уже не способны дня прожить без эякуляции и домогаетесь Валентины.
— Вы меня не так поняли!
— Я вас понял! Не перебивайте! Корабль взлетает, ложится на курс — и тут-то все начинается. Вы
— Почему плесень? — вздрогнул Кокотов.
— Ага, испугались! Нет и еще раз нет! Астронавты не сбиваются с курса, не терпят аварию, въехав бампером в астероид, не попадают из-за коварной темпоральной загогулины в далекое прошлое или отдаленное будущее. Конечно, заманчиво, чтобы герой постучался в отчее окно как раз в тот самый миг, когда родители, радостно пыхтя, его зачинают. Чертыхаясь, папаша вскакивает, открывает форточку, выглядывает — никого. Наш герой исчез навсегда. Это понятно: не мешай родителям. Как, ничего?
— Было! — мстительно оценил писодей.
— Правильно! У нас ничего этого и не будет! Они просто летят и летят. Но что такое межпланетный корабль? По сути, обыкновенная коммунальная квартира — только в космосе. Вы жили в коммуналке? Я жил. О, это действующая модель человечества, где есть все: и грязь быта, и пламя бытия. Рассеянный взгляд, перехваченный за завтраком, случайное касание рук, милая шутка при передаче тюбика с ореховым тортом, удачный комплимент, ответная улыбка, смущенье — и все расчеты дипломированных космопсихосексологов летят к чертям, ибо на сцену врывается беззаконная комета Любви. Один из астронавтов замешкался на работе в открытом космосе, завозился с ремонтом солнечного паруса…
— Ив Дор…
— Что?
— Ив Дор, — тихо, но внятно повторил Кокотов.
— Ага, помните! — обрадовался Жарынин. — Да, именно — Ив Дор. Он чинит парус, а его жена Пат Сэлендж и друг Ген Сид тем временем склонились, голова к голове, над томиком Рубцова. Вы бы, конечно, воткнули своего зануду Бродского, его сейчас всюду втыкают. Но я вам не позволю. Ладно, пусть не Рубцов, могут обвинить в русопятстве. Заболоцкий! Согласны?
— Согласен. Но я читал что-то подобное, кажется, у Кларка. Да и у Кубрика было…
— Я же вам объяснял: «было» — твердят бездари, гении говорят «Будет!». Придумайте что-нибудь новое! Давайте! Вы же у нас писатель!
— Нет, я не писатель. Я мозгляк. Я идиот, что связался с вами. Вы сами не знаете, чего хотите. Я еду домой. Тотчас!
— Вы еще скажите: стремглав!
— Немедленно!
— А как же Каннский фестиваль?
— К черту!
— А судьба «Ипокренина»?
— Плевать! Я акций не продавал.
— А как же Лапузина?
— Мы будем встречаться в Москве…
— Ой ли? Вы слишком надеетесь на этот курортный роман!
— Не ваше собачье дело!
— Видимо, разрыв неизбежен. Прощайте! Когда вечером вернется ваша бывшая жена, я сообщу ей, что соавтором вы оказались таким же никчемным, как и мужем.
— Я дам вам в морду! — писодей вскочил, сжал кулак и, отведя в сторону для удара, пошел на игровода.
— Ну ладно, ладно, я вам верю. Не петушитесь!
— Вот тебе!
Жарынин уклонился и слегка ткнул соавтора кулаком под ребра. У того потемнело в глазах, ему показалось, что в комнате не стало воздуха, попытка вдохнуть окончилась болезненной неудачей…