Гипсовый трубач
Шрифт:
В лифте его охватило странное беспокойство, похожее на обычные страхи по поводу невыключенной воды и неперекрытого газа. Однако привычный по форме, этот страх был новым по содержанию: Кокотову померещилось, что Обоярова по неведомым приметам догадается об оставленных в тайнике тридцати изумрудных «ярославках», шестнадцати аметистовых «архангелках» и двадцати палевых «квадрижках». А ведь она уже заподозрила героя своих первых эротических фантазий в жадности. Автор «Кентавра желаний» был и в самом деле скуповат, но ему страшно не хотелось, чтобы об этом узнала Наталья Павловна. Кроме того, сумма в сто тысяч рублей обладала какой-то магической повелевающей силой: не случайно именно столько ненормальный Рогожин заплатил горячечной
Он вернулся в квартиру, проверил газ-воду и вынул из Арагона все деньги, опустошив тайник. Даже заменил неряшливые сторублевки новенькими пятисотками, отложенными под скатерть, как это делала покойная Светлана Егоровна, на коммунальные расходы. Андрей Львович с удовольствием вспомнил, какими глазами смотрела бывшая жена на Обоярову, усмехнулся и вложил деньги в красивый фирменный конверт журнала «Железный век». Несколько таких конвертов он стащил в приемной редакции. На плотной веленевой бумаге было оттиснуто красивое сердце, склепанное как броня. Оставшиеся мятые, замусоленные «квадрижки» и «ярославки» он засунул в бумажник — на непредвиденные расходы.
Когда перед выходом Кокотов освежался одеколоном, раздался телефонный звонок.
— Алло… Андрей Львович?
— Да.
— Ну говори… говори… — Голос показался ему знакомым. — А то я сама все скажу!
— Слушайте, девушка, не морочьте голову! Я тороплюсь! — Он сердито бросил трубку.
— Что так долго? — спросила Наталья Павловна.
— Звонили. Из издательства. Предлагают новый договор. Здесь сто тысяч. — Бедный Кокотов с вельможным равнодушием протянул конверт.
— Спасибо, мой рыцарь! — Обоярова приняла эту огромную для писодея сумму, словно пятачок, недостающий на метро, и небрежно бросила в сумочку. — Заскочим в «Суперпродмаг»? Это по пути.
…В «Суперпродмаге» Андрей Львович почти никогда ничего не покупал из-за дороговизны, но бывшая пионерка, почти не глядя на ценники, сметала с полок коробки конфет, бутылки вина и водки, сыры, колбасы и прочую снедь. Кокотов, для которого каждая самая мелкая покупка являлась результатом сложной душевной борьбы, смотрел на этот потребительский смерч с болезненным удивлением, ведь все то же самое можно было купить вдвое дешевле в обычном универсаме. Пока писодей, поставленный перед фактом, расплачивался с кассиром, Обоярова рассовывала продукты и напитки в пакеты по какой-то ей одной ведомой системе.
Через полчаса они уже мчались по Нуворишскому шоссе. Внешне оно напоминало европейский автобан — широкое, многорядное, с петлистыми развязками и разделительным газоном. Однако внезапные колдобины с выбоинами, встряхивавшие машину, как пьяный бармен — шейкер, не давали забыть о родовом проклятье российских дорог. Потратившийся Кокотов грустно разглядывал в окно пегую роскошь подмосковной осени, а Наталья Павловна снова и снова рассказывала про то, как чудесно переменилась ее жизнь после вмешательства начфукса Скурятина. Во-первых, Константин Иванович с благословения Гамлета Оттеловича, одобрения Камала Исмаиловича и разрешения Доку Ваховича прижал-таки Лапузина. Во-вторых, Федю вызвали в ФСБ и показали досье, куда были аккуратно подшиты все его художества, включая махинации с землями товарищества «Советский генетик» и продажу институтского корпуса сайентологам. Там же оказался и доклад, сделанный им в 1994-м на научной конференции в Сан-Франциско. Объяснили: пока доклад условно считается свободным обменом научными идеями, но при желании его можно рассмотреть и как разбазаривание государственных секретов…
— Андрюша, они, оказывается, там все про всех знают! Кто предал, кто убил, кто украл, кто сексуально насвинячил…
— Так уж и все?
— Абсолютно все! Мне Константин Иванович так и сказал: «Все про всех знают!»
— А почему же тогда
— Наверное, ждут команды…
— От кого? — поежился писатель, прикидывая, в чем он сам мог за эти годы провиниться.
— Трудно сказать… Но, видимо, и про тех, кто дает команды, они тоже все знают…
Кокотов призадумался: если не считать глупой истории в пионерском лагере, когда из-за слова «хиппи» на майке ему чуть не пришили антисоветскую пропаганду, он с органами больше никогда не сталкивался, в классовой борьбе после 1991-го не участвовал, резких политических высказываний себе не позволял. Правда, однажды, спьяну в ресторане ЦДЛ громко ругал «этнических демократов», чтобы понравиться Лорине Похитоновой и добраться до ее кустодиевских ягодиц. Поэтесса странным образом сочетала в себе интернациональную женскую отзывчивость с истовой верностью русской национальной идее. Но едва ли за это могли привлечь. Не пустить в короткий список «Букера» — легко. А привлечь — вряд ли.
— Федя так испугался! Позвонил мне и предложил честно разделиться…
«Федя?» — подумал писодей и спросил:
— Может, вы еще помиритесь?
— О нет, мой рыцарь, никогда! Такое не прощается! Вы ведь не знаете, что он вытворял, когда мы расставались!
— Что?
— Когда-нибудь расскажу. Не сейчас. Мы будем сидеть на высокой террасе в Сазополе, смотреть на красное закатное море, и я расскажу вам мою жизнь, всю-всю, подробно-подробно — до самых потаенных мелочей… Вы хотите узнать обо мне все-все-все?
— Очень! — сердечно соврал Андрей Львович.
Они свернули с основной трассы на указатель «Озерный рай» и вскоре автомобиль уперся в шлагбаум, преграждавший въезд на территорию, окруженную высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху. Справа виднелось длинное одноэтажное строение, обшитое кофейным сайдингом и крытое красным в черных проплешинах ондулином. Между зданием и забором оставалось довольно места, и там, за зелеными железными воротами, судя по всему, был устроен склад под открытым небом. Вышедший из сторожевой будки охранник бдительно заглянул в машину и заулыбался:
— Наталья Павловна, наконец-то! Мы-то уж думали…
— Теперь, Миша, все будет хорошо! — ласково пообещала она и безошибочным движением выбрала с заднего сиденья пакет, из которого призывно торчали водочное горлышко и вакуумные упаковки закусок, сопутствующих крепким напиткам.
— Спасибо, хозяюшка!
— Все как ты любишь!
Шлагбаум поднялся. Проехав полкилометра по отличной асфальтовой дорожке, петляющей между сосен, «Крайслер» остановился на берегу озера. Нет-нет, не искусственного, наскоро выкопанного и заполненного водой, а возле самого настоящего природного озера с чистыми волнами, набегающими на песок, усеянный обломками перловиц. Вдоль извилистого берега лежали серые мареновые валуны, а заросли рогоза качали на ветру коричневыми султанами, будто эскадрон пьяных гусар. Со всех сторон водоем плотно обступили коттеджи. Они стояли на ухоженных лужайках, отделенные друг от друга стрижеными куртинами. Дома были типовые, слепленные когда-то поточным методом по единому проекту, но теперь хозяева достроили и оснастили их каждый по-своему, придав одним сходство с шале, другим — с замком, третьим — с палаццо… Наверное, что-то подобное могло бы произойти с близнецами, попавшими на вырост и воспитание в семьи с разными возможностями и фантазиями.
Обоярова остановилась возле коттеджа, стилизованного под «бель эпок». Он располагался выгоднее остальных — у самой воды, на берегу заливчика с деревянной пристанью, к которой была пришвартована белая яхта «Натали». Бывшая пионерка выскочила из машины и по-хозяйски прошлась по лужайке, приглядываясь к проплешинам в газоне и качая головой. Потом с сожалением осмотрела сырое пятно на стене, рядом с водосточной трубой, и тронула ногой булыжник, выпавший из мангала, сложенного наподобие первобытного очага.