Гипсовый трубач

Поляков Юрий Михайлович

— О, мой рыцарь, сейчас мы поедем туда. Мне так тяжело! Вы поддержите меня?

— Конечно!

— Я покажу вам дом. Даже мою зеркальную спальню. Понимаете?

Сердце порока трепыхнулось и подпрыгнуло, будто живая рыба на весах, писодей незаметно сунул руку в карман, выдавил наощупь из упаковки таблетку камасутрина и тайно положил в рот, запив мерзкой «ламбадой».

— Вкусно? — кивнул он на штрудель, надеясь, что ему предложат попробовать, и можно будет заесть прогорклую кофейную дрянь.

— Так себе… — пожала плечами Наталья Павловна, отодвинула тарелку и нетерпеливо передернула плечами.

Уловив повелительную

судорогу клиентки, тут же прибежала пастушка и положила перед Кокотовым, оставшимся без штруделя, маленькую коровью папочку со счетом. Он раскрыл, глянул и приятно удивился: оказалось, цены здесь, в Рубляндии, такие же гуманные, как в «Царском поезде». Писодей хотел даже пошутить про коммунизм в отдельно взятом районе Подмосковья, но понял и вспотел: четыре крупные цифры, напечатанные внизу, оказались не рублями с копейками, как ему подумалось сначала, а просто рублями. Страшась, что денег не хватит, автор «Жадной нежности» вынул «лопатник» и стал нервно рассчитываться, напоминая фокусника, вытягивающего из себя бесконечную бумажную ленту. Пастушка смотрела на неиссякаемые палевые «квадрижки» так, словно клиент решил расплатиться использованными гигиеническими прокладками. Наталья Павловна, ощутив неловкость, мечтательно отвернулась к окну. Наконец писодей выложил последнюю, самую замусоленную бумажку и, сгорая от стыда, добавил «на чай» несколько обидных «красноярок» цвета болотной зелени.

Наиль, сожалея о краткости их визита, довел до самой двери и простился с тем прохладным радушием, с каким обычно провожают вон симпатичную мамашу, зачем-то притащившую в гости своего истеричного и антисанитарного ребенка. Очутившись на улице, бывшая пионерка спросила с нежным раздражением:

— Друг мой, вы забыли кредитку дома?

— У меня нет кредитки, — сознался Кокотов.

— Как это так?! — опешила она, словно он признался ей в отсутствии важнейшего жизненного органа.

— Говорят, с карточек деньги воруют…

— Что за чушь?! Завтра же идите в банк и заведите себе карточку! Вот еще…

Володя, охваченный должностным восторгом, руководил выездом с парковки страстно — забегая то справа, то слева, приседая и маня на себя задний бампер. В завершение он вынесся на проезжую часть и властным взмахом остановил движение, давая Наталье Павловне возможность без помех влиться в шоссейный поток. Воздушный поцелуй был ему наградой.

Торгово-ресторанный анклав исчез так же внезапно, как и возник. Снова потянулось природное Подмосковье с желтеющими лесами, праздными полями, пряничными поселками, дальними церквушками. Миновав мост через Москву-реку, они въехали на Николину гору и вскоре остановились перед высокими коричневыми воротами. Обоярова требовательно посигналила и, ожидая отзыва, сообщила:

— Справа дача Мухалкова, слева Путанина, напротив — Кумарошвили…

Она бибикнула еще раз, подольше, и добавила:

— Они часто заходят в гости. Запросто. Милые люди. Тенгиз приносит настоящее мукузани. Роскошное! В магазинах, даже в винных бутиках, подделка…

Однако за мощными воротами никто не подавал ни малейших признаков жизненного присутствия. Наталья Павловна нахмурилась, вынула свой красный телефон и соединилась:

— Федя, в чем дело? Да, я уже доехала. Будь добр, не зли меня!

Прошло несколько минут, и ворота медленно, будто нехотя, отворились. В глубине виднелся барский дом. На въезде, возле

флигеля, предназначенного для прислуги, стояла странная пара: бритоголовый черноусый мужчина в пятнистом комбинезоне, в сванке и с помповым ружьем. За его плечом притаилась темнолицая женщина в длинном платье без талии и в хиджабе. Оба смотрели на приехавшую хозяйку исподлобья, с враждебной тоской, напоминая жителей павшего города, которые гадают, что сейчас с ними сделают: ограбят, выгонят вон или повесят. Неподалеку возле будки гремел цепью огромный лохматый кавказец, рыча и вибрируя от желания разорвать кого-нибудь в клочья.

Бывшая пионерка царственно вышла из машины, осмотрелась, мыском сапожка брезгливо поддела кленовый лист, прилепившийся к тротуарной плитке, сурово глянула на нерусскую пару и, покачивая большим пакетом из «Суперпродмага», направилась к псу, нежно приговаривая:

— Русланчик хороший, Русланчик хороший…

Чудовище вместо того, чтобы совсем взбеситься, счастливо заскулило и верноподданно заколотило оземь хвостом, взметая сухую листву.

— Это тебе, мой верный Руслан, мой лохматый рыцарь! — Она доставала из пакета отбивные, мгновенно, с хрустом и клекотом исчезавшие в звериной пасти, точно в жерле мощной мясорубки.

Кокотов почувствовал голод: время обеда давно миновало. Он вспомнил, как краткосрочная теща Зинаида Автономовна баловала его деликатесами из мясного цеха Военторга. А вот неверная Вероника за все годы брака никогда не кормила мужа подобными отбивными на нежных косточках.

— Подойдите, Андрей Львович, не бойтесь! Русланчик своих не трогает! Он умнее некоторых глупых людей…

От этих слов восточная пара совсем запечалилась, решив, очевидно, что захватившая дачу мстительница их непременно повесит. Скормив псу последний кусок, Обоярова обронила пакет и приказала через плечо:

— Мехмет! Убрать! Листья тоже. Пойдемте, Андрей Львович!

К дому, похожему на замок крестоносца, выписывающего журнал «Мир коттеджей», вела широкая аллея с искусно остриженными кустами. Проведя гостя по изящному подъемному мостику, Обоярова открыла своим ключом кованую дубовую дверь — и смятенному взору Кокотова открылся мир неохватной роскоши, вызывающей музейное оцепенение.

— Пойдемте, пойдемте, мой друг! — поторопила Наталья Павловна остолбеневшего писодея, который уставился на золоченые каминные часы в виде фавна, ущемляющего нимфу.

— Иду, иду… — Он споткнулся о медвежью шкуру, распластанную на полу.

Взяв за руку, как маленького, хозяйка провела его по дому. На стенах висели картины, изображавшие женскую наготу как в академической достоверности, так и в треугольных муках авангарда. Задняя стена дома оказалась прозрачной. Через стеклянную дверь они вышли на полукруглую открытую веранду, буквально нависавшую над обрывом. Внизу, между курчавыми берегами, широко петляла Москва-река, алея в лучах позднего солнца. В чистом небе уже обозначилась луна, но ее можно было еще спутать с бледным округлым облачком. На веранде в окружении плетеных кресел стоял большой стол, а на нем — старинный начищенный самовар, весь в медалях, как ветеран, собравшийся на митинг к Зюганову. В узорной ограде обнаружилась калитка, от которой к серому речному берегу и деревянной купальне спускалась крутая железная лестница. Наталья Павловна сделала несколько шагов вниз по рифленым ступеням, но потом, передумав, вернулась: