Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
— Гитл, я не хочу замуж. Отмени, пожалуйста, этот план.
— Не могу. Там уже все решили, — Гитл ткнула пальцем в направлении потолка. — Марек очень обрадовался моей просьбе и обещал сделать все наилучшим образом. Я уже видела твоего жениха. Он нам понравился.
— А мне?
— Тебе он уже давно нравится, только ты не даешь своим чувствам бежать свободно.
О ком она говорит? И когда это я успела взнуздать свои чувства и засунула самой себе под язык мундштук? Но вот что хорошо: теперь всегда можно получить посредством Гитл предупреждение о грядущих неприятностях, чтобы их избежать.
— И не подумай! — вскипела Гитл. — Нам нужно родить мальчика. Душа Марека получила приказ войти в тело твоего новорожденного сына.
— Что значит этот приказ? Душе не хочется, а ее посылают под конвоем?
— Ах, тебя еще столькому нужно учить! Душа не хочет спускаться в наш ужасный мир, но ей необходимо это сделать, чтобы исправить то, что произошло раньше. В Мареке жила душа реб Зуси. Знаешь, почему ее послали к нам, эту великую и святую душу? Потому что реб Зуся не знал искушений. Он был некрасив с детства, но ему не было еще и трех лет, а он уже наставлял гусей в Божьей премудрости. А в пять он стал наставлять людей. Премудрость простерла над ним крылья. Поэтому, когда к нему пришел замученный тяжелой долей хосид просить совета, как избавиться от жизненных неудач, реб Зуся, одетый в лохмотья, но не ощущавший ни холода, ни голода, ответил: «Представления не имею. У меня их, этих бед, никогда не было». Понимаешь?
— Нет.
— Подумай сама, — терпеливо ответила Гитл, — разве это правильно — считать совершенной душу, которая не преодолевала соблазнов потому, что она их не ощущала? Разве такая душа имеет право влиться в Божественное совершенство и закончить свой путь? Нет, не имеет. А Марек знал много искушений, но он их преодолел и даже вымолил себе право умереть во славу Божью. Это очень великая честь. Но и он многого не успел или не сумел. Например, оставил в мире картинки, которые смущают людей.
— И мой сын будет преследовать живописцев? Знаешь что, я аннулирую это ваше соглашение, совершенное, кстати, за моей спиной. Я вообще не выйду замуж и не буду рожать никого, ни мальчика, ни девочку, ни даже неведому зверушку!
— Ой-ой! — покачала головой Гитл. — За одни эти слова твоей бедной душе придется возвращаться в этот мир еще много-много раз. Но мы скажем судьям, что тебя долго держали взаперти, а разве тот, кто не видел света, может сразу понять, как с ним обращаться? Не надо было отнимать тебя у меня на столько лет! — добавила она обиженным голосом.
— Ты и не пыталась меня найти, — заметила я и удивилась тому, что мой голос тоже звучит обиженно.
— Нельзя было. Тебя забрали за мои грехи. Марек меня предупреждал. Я должна была понести наказание. Боже, как я грешила!
— Ты была блудницей, — подсказала я.
— А! Если бы только это! Мой отец не был евреем. Он был австриец с хорошим нюхом. И когда он унюхал, что наци будут заправлять миром, мой папаша записался в нацисты. Но мама была стопроцентной еврейкой. И папа Гутхарц, это Доброе Сердце, решил развестись. А меня с мамой он снабдил подложными паспортами и отправил в Прагу. Там нас можно было скрыть в толпе евреев, и туда не нужно было долго трястись на поезде. А Гутхарц не мог жить без своей
Но я оставила маму в Праге и убежала в Краков. Училась там живописи, а потом убежала в Палестину. Тут я назвалась Эстер. И я хотела мстить мужчинам. Я делала ужасные вещи. Я имела дело только с женатыми, — хотела, чтобы их жены плакали так, как рыдала моя мать, когда Гутхарц велел ей дать ему развод. Но потом появился Марек, и все изменилось. А я должна была платить за свои грехи, и я все еще плачу за них. Смотри, — она подняла кофточку и показала мне жуткие сине-фиолетовые разводы на спине и боках. — Шлойме умеет бить! — объявила Гитл с восторгом. — Но на сей раз я наслала на него приступ падучей очень быстро. Мне необходимо было встретиться с тобой поскорее. Я не могла себе позволить настоящее наказание!
— И ты… И так продолжается давно? — я даже вскочила на ноги и сама не заметила, как пальцы сжались в кулаки.
— Да. Поэтому я не могу уйти от Шлойме. Так будет продолжаться до конца — его или моего. Я выплачу все долги! Но раз мне вернули тебя, я думаю, Шлойме скоро уйдет. Меня простили! Я это чувствую.
— Бред какой-то! — воскликнула я. И не помню, чтобы в этот момент я думала о себе и Мишке. Но Гитл читала и скрытые от меня мои собственные мысли.
— Не вспоминай о плохом, — попросила Гитл. — Он за это дорого заплатит.
— Кто? Шлойме?
— Твой бывший муж. И Шлойме тоже. Но Шлойме уже наказан, у него падучая. А ты должна думать, что говоришь. Наверху знают все твои слова. И мысли тоже, — добавила она тихонько. — Наверху знают все, и все предусматривают. А нам дан выбор: идти за злом или за добром. Ты должна родить сына. Душа реб Зуси и Марека должна закончить гильгуль[11]. А сейчас помоги мне собрать картинки. Сегодня я смогу забрать только часть.
— Ты их забираешь? Ты же сказала — пусть постоят в чуланчике.
— Это слишком большое искушение для тебя.
— Хорошо. Но скажи честно, что ты с ними сделаешь?
— Ничего. Ими займется Марек. Но они должны быть в каком-то одном месте, чтобы Мареку не пришлось их разыскивать. И я не хочу, чтобы они были у тебя. Это место должно быть безопасным для… для людей.
— Тогда почему ты хранила их у Йехезкеля Каца?
— Он их мне не отдавал. Боялся, что я их уничтожу. Вот его и отодвинули. Бедный Хези! Он бы и тебе не отдал картинки, но я очень боялась, что ты его уговоришь. А если бы ты их получила раньше, чем решила вернуться ко мне… Ой! Мне страшно подумать, что бы могло случиться с тобой.
— Так. Значит, это реб Зейде ударил Хези багажником по голове?!
— Ну что ты!
— Так это сделала ты?!
— Как я могу?! Просто время Хези пришло, а багажник был давно испорчен. Хези все пытался чинить сам, а он был плохой механик. Надо было попросить Шлойме.
— И тогда Хези остался бы жив?
— Конечно, нет. Все было подписано. Но крышка багажника не соблазнила бы глупых людей смеяться над смертью ближнего. — Заметив, что я покраснела, Гитл положила мне руку на плечо. — У тебя еще есть время исправиться.