Гладиатор Гора
Шрифт:
Я закричал от блаженства, когда овладел рабыней.
— Господин! — рыдала она.
Я оторвался от девушки, снимая ее руки с моей шеи, содрогаясь и тяжело дыша.
— Ты безжалостен, господин, — проговорила она, потянулась ко мне губами и поцеловала в левое предплечье.
Я встал и оставил ее у своих ног, переводя дыхание.
— Подожди, выйдет твоя госпожа, я все ей расскажу, — заявил шелковый раб у кольца.
Девушка, полусидя, полулежа на коленях, привязанная за шею, с завязанными спереди руками, откинула голову к стене. Она была вся в поту и пахла наслаждением. Ее тело было покрыто яркими алыми пятнами.
Я обернулся, чтобы посмотреть на улицу. Где-то в двадцати ярдах от меня остановились два паланкина, следующие в противоположных направлениях. Мужчины, сидящие в них, разговаривали, глядя друг на друга, очевидно обмениваясь приветствиями и ведя беседу. Темп жизни в горианском городе, даже таком большом как Ар, нельзя назвать быстрым. Иногда, когда небо особенно красиво, многие люди запирают свои лавки и собираются на высоких мостах, чтобы посмотреть на него.
Позади паланкинов, как и у тех, что я уже видел в этот день, были прикованы несколько девушек в коротких туниках и лентах. Одна из девушек смотрела на меня. Она была маленькой, изящной, со стройными ногами, в ошейнике и короткой шелковой тунике, завязанной высоко на левом боку. Она была прикована за шею в одном из двух рядов, состоявших из одиннадцати девушек каждый, и стояла между двумя рабынями. Ее руки, как и у других девушек, были связаны за спиной.
Эмоции захлестнули меня. Я никогда не представлял себе, что женщина может быть такой красивой. Она смотрела на меня.
Медленно, дрожа, с колотящимся сердцем я приблизился к ней.
— Вернись! — закричал шелковый раб. — Стой у стены! Я все расскажу!
Я подошел к девушке. Ее хозяева, занятые разговором, не обратили на меня внимания. Несколько слуг около паланкинов тоже беседовали, и никто ничего не заметил.
Я остановился рядом с ней. Ее глаза смотрели на меня с ужасом. Рабыня отступила на шаг.
— Я не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, — сказал я.
Она не ответила. Я взглянул на ее нежную белую шею, которую аккуратно охватывал ободок, символизирующий рабство.
— Та девушка… — проговорила она. — Ты изнасиловал ее!
Я отступил на шаг, разглядывая ее.
Она была не более красива, чем тысячи других девушек, но для меня она была самой восхитительной женщиной, какую я когда-либо встречал.
С удивлением и удовольствием я рассматривал девушку, стоящую передо мной, ее босые маленькие ноги и аккуратные лодыжки, икры и бедра, прелестные очертания тела под свободным небольшим куском шелка. Я восхищался нежностью ее шеи в ошейнике, хрупкостью и красотой черт ее лица, прелестью глаз, чувствительных и уязвимых, чудом ее волос, теперь гораздо более длинных, чем раньше, завязанных сзади шелковой лентой.
— Пожалуйста, не смотри на меня так, — попросила она.
— На тебе есть клеймо? — спросил я.
Она повернулась ко мне левым боком и потянула тунику браслетами, которые связывали ее руки за спиной.
— О, какое оно красивое, — восхитился я, подойдя к ней слева. Оно было там, на боку, где завязанная туника лучше подчеркивала ее красоту. Метка свидетельствовала о том, что красота эта теперь является предметом купли-продажи.
— Ты изнасиловал ту девушку! — снова сказала она.
Мне трудно было отвести глаза от ее красоты. На бедре у нее была простая метка рабыни Гора. Она, как
— Ты не рада увидеть меня? — спросил я.
Мне казалось невероятным, что она может не обрадоваться встрече со мной.
— Ты изнасиловал девушку, — злобно повторила она.
— Не совсем, — ответил я. — Рабыня платила мне за глоток воды, который я ей принес.
— Животное, — произнесла она.
Какое-то время я молчал.
Она стояла в ближайшей цепочке из одиннадцати девушек и была десятой в ней.
— Ты очень красивая, — сказал я, подойдя к ней ближе.
Она покачала головой.
— Не сомневаюсь, ты попользовался бы мной в подобной ситуации, — сказала она. — Я была бы подвергнута такому же унижению.
Я положил руки на ее тунику. При ходьбе, когда она следовала за паланкином, туника, очевидно, распахивалась, но, поскольку руки у нее были связаны сзади, она не могла поправить одежду. Я хотел быстро спустить тунику с ее плеч. Она поняла это и вздрогнула. Но я запахнул одежду плотнее, чтобы ее очаровательная маленькая грудь была лучше закрыта.
— Ты бы раздел и изнасиловал меня прямо на улице, если бы мог, не так ли? — спросила она.
Я хотел обнять ее, однако я не знал, как сделать это, ведь она была связана. В таком положении ее можно было бы обнять только как пленницу или рабыню. Это вряд ли было бы правильным в данном положении.
— Ты бы так сделал? — повторила она свой вопрос.
— Нет, конечно нет, — ответил я.
— О!
— Ты не горианская девушка, — объяснил я.
— Это правда, — согласилась она.
Я снова посмотрел на нее.
— Ты хорошо выглядишь, — заметил я.
Это было правдой. Я никогда не видел ее такой спокойной и красивой. А ведь она стояла передо мной закованная в цепи. Рабство, конечно, уменьшает напряженность в женщине.
— Ты и сам хорошо выглядишь, — сказала она.
— Я вижу, что ты предмет, выставленный напоказ, — сказал я.
— Да, — кивнула она.
— Если бы я владел тобой, — заметил я, — я бы тоже хвастался этим.
— Животное, — огрызнулась она.
— На тебе белая лента, — заметил я.
— И на тебе тоже.
— Я не раб белого шелка, — улыбнулся я в ответ на ее слова.
— Лента просто подходит к моей тунике. На самом деле я не рабыня белого шелка, — объяснила она.
— Хочешь поговорить по-английски? — спросил я. — Это было бы проще.
Она скованно оглянулась вокруг. Девушки не обращали на нас внимания.
— Нет, — ответила она по-гориански.
Мы оба разговаривали на языке наших хозяев.
Хозяева не хотят слушать, как их рабы говорят на языке, которого они не понимают. Рабы учатся говорить на языке своего хозяина, и учатся хорошо. Ее горианский был вполне приличен. Но мой, я думаю, был лучше.
Удивительно, но мы разговаривали на горианском, Даже не осознавая этого. Мне не кажется, что мы просто боялись вызвать раздражение у проходящих мимо горианцев, которые имеют обыкновение считать все другие языки, кроме их собственного, дикарскими. Мы делали это не потому, что рабы обязаны говорить на языке, понятном их хозяевам, а потому, что горианский, в сущности, стал нашим языком. Однако, я уверен, мы легко бы перешли на английский, если бы решили это сделать. После короткого периода привыкания мы снова легко заговорили бы на нем.