Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов)
Шрифт:
– Вечер никогда не бывает слишком скучным, если он заканчивается полным желудком, крышей над головой и перспективой получения оплачиваемой работы. – сказал я. – Что касается компании, Дорофей достаточно симпатичный, хотя и немного шумный. И Агафин, похоже, тоже не плохой человек.
– Скорее мрачный.
– Я думаю, что у него очень своеобразное чувство юмора.
– А поэт?
– Марджеро явно был не в настроении читать стихи. Он казался довольно озабоченным. У него какие-то натянутые отношения с Агафином…
–
– Тебя же не было в комнате.
– Нет, но я был на кухне, слушая местные сплетни от рабов. Видишь ли, Агафин и Дорофей - покровители Марджеро; каждому поэту нужны покровители, тому ведь тоже нужно есть. Но в последнее время между Агафином и Марджеро отношения охладились.
– Причина?
– Ревность. Кажется, они оба ухаживают за одним и тем же симпатичным мальчиком в гимнасии.
– Понятно, – значит, эти двое были влюбленными соперниками. Марджеро моложе и красивее Агафина и умеет сочинять любовные стихи; но Агафин имеет деньги и власть. Поэтому они еще и не расстались окончательно – Марджеро все еще зависит от покровительства Агафина, Агафин все еще использует поэта как бы для придания культурного имиджа своей личности, но между ними возникли трения.
– Какие еще интересные сплетни ты услышал от кухонных рабов?
– Только то, что Агафин с Дорофеем только что получили оплату за свою самую большую партию товаров, привезенных с Востока. Некоторые люди говорят, что теперь они самые богатые люди в Сиракузах.
– Неудивительно, что Цицерону посоветовали подружиться с ними.
– Вас перед сном что-нибудь нужно? – спросил Тиро, понизив голос. Эко, даже не раздевшись, уже тихонько храпел на диване.
– Может, что-нибудь почитать?
– В комнате есть свитки, которыми Цицерон завалил весь кабинет…
Я закончил ночь, свернувшись под одеялом на кушетке, недоумевая при свете лампы над затхлым старым свитком сочинений Архимеда, поражаясь его гениальности. Это были такие чудеса, как метод определения площади поверхности сферы, описанные так ясно, что даже я смог почти понять что-то. В конце концов я пришел к выводу, который возник в результате проблемы с золотой короной: на твердое тело тяжелее жидкости, помещенное в нее, будет действует сила, равная весу объёма жидкости, вытесненного этим телом….
Да, конечно, это было очевидно. Читаю дальше.
Пусть A будет твердым телом тяжелее того же объема жидкости, и пусть (G + H) представляют его вес, а G представляет собой вес того же объема жидкости…
Это было не совсем ясно, и я начинал засыпать. Объяснение Цицерона было более понятным. Я продолжил.
Возьмите твердое тело B легче, чем тот же объем жидкости, и такое, что вес B равен G, а вес того же объема жидкости равен (G + H). Объединим теперь A и B в одно тело и погрузим их в жидкость. Затем, поскольку (A + B) будут иметь тот же вес, что и тот же объем жидкости, и оба веса будут равны (G + H) + G, отсюда следует, что ...
Я широко зевнул, отложил свиток и погасил лампу. Увы, для меня это все было каким-то греческим вздором.
На следующее утро, на рассвете, я разбудил Экона, взял из кладовой два ломтя хлеба, и
Участок дороги за стенами был именно таким, как описал его Агафин, с огромным лабиринтом гробниц по обеим сторонам, поросшим ежевикой и виноградной лозой. Это было унылое место, даже в тусклом утреннем свете, с атмосферой разложения и запустения. Некоторые из каменных памятников были размером с небольшие храмы. Другие были простыми стелами, установленными в земле, и многие из них уже не стояли вертикально, а были повалены или разбиты. Осыпающиеся скульптурные рельефы изображали погребальные гирлянды и головы лошадей – традиционные символы кратковременного расцвета жизни и быстрого перехода к смерти. Некоторые из памятников были украшены лицами умерших, которые стали настолько гладкими от времени, что были такими же безликими и невыразительными, как статуи Киклад.
Агафина нигде не было.
– Возможно, мы пришли рано, - сказал я. Экон, полный энергии, начал осматривать памятники, вглядываться в потертые рельефы, искать тропинки в центр лабиринта. – Не заблудись, - крикнул я ему, но он быо не только немым, но, по-видимому, и глухим. Вскоре он скрылся из виду.
Я долго ждал, но Агафин не появился. Возможно, он прибыл раньше нас и ему не хватило терпения ждать, или ему помешали прийти его дела. Был также шанс, что он передумал помогать мне, хотя я и показался достаточно порядочным человеком для римлянина.
Я попытался вспомнить его описание местонахождения гробницы. Он сказал, что она на северной стороне, примерно в ста шагах от дороги, и украшена скульптурами геометрических форм. Конечно, найти ее по этим признакам было не так уж и сложно.
Я начал осматриваться, как это делал Экон, ища пути в заросли. Я нашел его следы и последовал за ними в своего рода туннель через шипы и лианы, которые закрывали проходы между надгробиями. Я продвигался все глубже и глубже в странный мир темной листвы и холодного сырого камня, покрытого лишайником и мхом. Под моими ногами шуршали мертвые листья. Каждый раз, когда тропа разветвлялась, я пытался идти по стопам Экона и выкрикивал его имя, чтобы дать ему понять, что я иду за ним. Вскоре я понял, что найти гробницу Архимеда будет не такой уж простой задачей. Я подумал о том, чтобы вернуться назад к дороге. Агафин мог прийти и ждать меня там.
Затем я услышал странный, непонятный вскрик, который был не совсем криком, а скорее тем звуком, который мог издать немой мальчик, если бы попытался закричать.
– Экон!
Я бросился на шум, но был сбит с курса ветвистым лабиринтом и эхом его крика среди каменных гробниц.
– Где ты, Экон? Отзовись! Кричи, пока я тебя не найду!
Шум эхом разносился с другого направления. Я повернулся, ударился головой о выступающий угол памятника и ругнулся. Я протянул руку, чтобы стереть пот с глаз, и понял, что поцарапался до крови. Эко снова вскрикнул. Я побежал за звук, спотыкаясь о ползучие лозы и уклоняясь от скривившихся стел.
Внезапно над клубком шипов я увидел верхнюю часть того, что могло быть только гробницей Архимеда. На высокой квадратной колонне, покрытой высеченными выцветшими надписями на греческом языке, было изваяние шара, а наверху шара, уравновешенного на его закругленном краю, находился круглый цилиндр. Эти две формы были конкретным представлением одного из принципов, с которыми я столкнулся при чтении накануне вечера, но все подобные мысли улетучились из моей головы, когда я нашел путь через чащу и ступил на небольшую поляну перед гробницей.