Главная роль
Шрифт:
— Почему ты считаешь всех вокруг предателями? — поднял на меня бровь Николай.
Потому что знаю, чем закончится твое офигительное правление, царь-тряпка. Давит на меня старший брат, а мне придется сделать вид, что я его слушаюсь — отдам малое, чтобы потом в случае необходимости напомнить об этом и выторговать большее.
— По прибытии во Владивосток я заменю Кирила и Остапа теми, кого ты сочтешь достойными, — пообещал я. — Японцы — очень подозрительные, и будут много дней совещаться о том, как им стоит воспринимать появление у меня нового секретаря из казаков. Это так забавно! — и
Николай хохотнул и покивал — договорились. Что ж, до Владивостока еще далеко, и может быть у меня получится отстоять Остапа. Кирила отстаивать особо и не надо — мы с ним так и так разбежимся по возвращении домой, чтобы иногда встречаться для обсуждения совместных дел. Ну не хочу я придворного жополиза в секретарях! Они — придворные — с Высочайших рук поколениями кормятся, а значит обросли связями, своими и чужими интересами, и, возможно, носят в клювике инфу иностранным шпионам — в эти времена их как грязи, и никто с этим бороться не собирается. Само понятие «секретности» специфическое — мир еще не понял, что существуют только государственные интересы, и научные деятели, например, стараются как можно громче проорать на весь мир о новом открытии.
После разговора мы разошлись по номерам, и, расстроенный попыткой Никки влезть в мои дела — только мне в его дела лезть можно, в обратную сторону нефиг! — я лег спать.
После завтрака мы покатались по Нагасаки «инкогнито» — на рикшах, скупая содержимое всех лавок по пути. Через полтора часа такого досуга принц Арисугава предложил нам с Никки посетить чайный домик — из Киото привезли парочку лучших гейш специально для нас. Цесаревич согласился, я был не против, и нас отвезли к чайному домику, мимо которого, я готов поклясться, я проезжал еще в первый «японский» день, но изменился он разительно: крылечко было новым, наросший на камнях забора мох эстетично подровняли, заменили калитку и бумагу раздвижных дверей, подновили рисунки. Японский экспресс-ремонт!
Сидящая на фоне украшенной журавлями ширмы красивая японка с побеленным лицом и зачерненными зубами, одетая в бело-розовое кимоно, играла на сямисэне пронзительную мелодию, в которой слышались месящие грязь рисовых полей босые ноги, трещащий хворост в очаге, стук деревянных молотков, шорохи опадающих листьев и завывание холодного зимнего ветра.
Вторая красавица танцевала, четко выверенными движениями, едва ощутимо самыми кончиками ассоциативных рядов, иллюстрируя застывшую во времени историю Старой Японии. Воины приходят и уходят, Империи зарождаются и рушатся, но деревня меняется медленно и неохотно. Что ей эти «реставрации» в сравнении с мириадами циклов от посадки до урожая? И не такое видала!
Романтизирую, конечно, но конкретно сейчас, в этот прекрасный момент, думать о том, как выглядит деревня на самом деле, не хочется.
Казалось — сейчас откроется дверь, и в нее войдет легендарный Слепой Ичи со своим замаскированным под трость мечом, сядет рядом и выложит на стол кучу денег, выигранных у местных маргиналов в кости.
Совсем другой уровень — старик в рёкане играл мастерски, но играл фоновые мелодии, под которые приятно выпить с другом Арисугавой. Сейчас я сижу рядом с Николаем, а высокоуровневые гейши показывают нам
Разъяснительную работу с братом я провел заранее: с гейшей можно только по любви или за большие деньги (достаточные для открытия собственного чайного дома), иначе нечестно. Цесаревича такое устраивает — за весело проведенную ночь он подарил Митинаге Эй ожерелье ценой в двадцать с копейками тысяч рублей. Неплохой навар — все контрактные жены, полагаю, очень завидовали. Сильно переплатил, как по мне — вот эти всю жизнь совершенствующие навыки дамы подобных подарков достойны, а светской львице хватило бы и самого факта соития с будущим Императором.
Как актера и тонко чувствующего искусство человека, меня от сальных глазок цесаревича немного коробит. Уверен, что девять из десяти аристократов точно так же ходят и на великий русский балет: на почти голых по этим временам дам полюбоваться. Матильда-то неспроста у Николая завелась, и это не исключение, а правило: верхушка Империи балерин обожает совсем не за умение танцевать.
Мелодия ускорилась, танцовщица вплела в нее рассекаемый веерами воздух. Кульминация тянулась ровно столько, сколько нужно, и прямо по ее окончании представление окончилось, а на моих глазах выступили слезы. Ничего особенного — просто накатило все и сразу. Вот он — старательно откладываемый из-за постоянного напряжения катарсис.
Мы с удивленно покосившемся на меня Николаем похлопали, дамы поклонились и нарочито-неуклюже просеменили к нам за стол. Танцовщица — Харука — приземлилась около цесаревича, а мне досталась Аяка.
— Ваше Императорское Высочество-сама, что вам понравилось больше — музыка или танец? — на старательном, но очень кривом русском проверила танцовщица правильность «рассадки».
— Ваш танец был прекрасен, — ответил Николай на столь же кривом японском.
Быстро языки учит, на этом уровне уже сможет, например, купить еды, спросить дорогу и снять комнату без посторонней помощи.
«Проверка» Харуки неприятно царапнула — ответь старший брат иначе, гейши бы очень унизительно для меня поменялись местами.
— Танец подобен плющу, но мелодия подобна тории, которую он обвивает, — посмотрев мне в глаза, с идеальной улыбкой «утешила» Аяка на японском. — Без надежной опоры плющу никогда не подняться выше травы.
«Тория» — это колонна храмовых ворот.
Харука от подначки поморщилась видимой мне стороной лица ровно настолько сильно, чтобы «незаметное» осталось замеченным.
Заготовка для утешения меньшего по рангу гостя — довольными из чайного домика выходить должны все.
— Дамы обменялись неинтересными колкостями, — пояснил я взглядом попросившего перевода Никки.
Зачем тебе перевод? Смотри как Харука рукав подтянула и думай о том, как через час-другой будешь трогать эту белоснежную кожу. Ну а я, пожалуй, пообщаюсь — не настолько плохо, чтобы пересматривать план «терпеть до дома».
— Мелодия была чудесной, — честно похвалил я Аяку.
— Я полагала, что вас растрогал танец, — поскромничала она.