Главный рубильник (сборник)
Шрифт:
Луис замолк, вновь смерил меня взглядом и судорожно заработал пультом.
– И что же? – спросил я.
– Ничего, – ответил Луис, остановившись на какой-то передаче о невинных зверюшках. – Когда идешь убивать, ты не должен ни о чем думать. И уж о бабах в особенности. Мысли, которые возникают в голове, мешают хорошей работе. Я не думал. Это Сальвадор завалил дело. Если Сальвадор убивал человека, он вдруг начинал думать. Особенно над тем, что отрезать, чтобы жертва дольше оставалась живой. Я делал свою работу просто. На первом этаже я убил восемь человек. У меня был нож и револьвер, но я обходился маленькой кувалдой. Мой брат с ее помощью отбивал покрышки с дисков в придорожном сервисе, пока один гринго не переехал его на автомобиле. На башке этого гринго я и испытал кувалду
Луис помолчал немного, сжимая пальцы, как бы ощупывая воображаемую рукоять, затем продолжил:
– Дон сказал, что курьер – гринго. Он сказал, что в живых его оставлять не следует. Остальное было на наше усмотрение. Эти восемь человек на первом этаже все были мексиканцы. Поэтому я убивал их, ни о чем не спрашивая. Никто из них не успел не только спросить меня о чем-то, но даже вскрикнуть. Я не трогал их кошельки. Те деньги, которые мог принести нам наркотик, были значительно больше того, что я мог обнаружить у этих мексиканцев. Я бил по их затылкам и думал, что хорошо делаю свою работу. И каждый удар приближал меня к цели. А когда я был на лестнице, в комнате хозяйки раздался выстрел. Я остановился и сказал про себя в адрес Сальвадора все испанские ругательства, которые знал.
Луис замолчал, как бы успокаивая вновь заклокотавшую в нем ярость, с гримасой пошарил ладонью у себя в штанах, и стал рассказывать дальше.
– На втором этаже я убивал уже из пистолета. Они выбегали из номеров и попадали под пули. Я убил еще десять человек. Это были еще четверо мексиканцев, которые очень смешно смотрелись в белых подштанниках. Потом еще две женщины выбежали в коридор. Мне показалось, что я слышал, как пули входили в их тела. Вряд ли, потому что выстрелы были громче. Но это, наверное, было как удар кулаком по тесту. Я бы с удовольствием послушал этот звук. Самое приятное, что никто из них не кричал. Мне показалось, что у них просто не оказалось голоса. Это так хорошо, когда твое присутствие лишает людей голоса.
Луис зажмурился на мгновение, собрал ладонью сопли, висящие на губе, и наклеил их на воротник куртки.
– Затем я убил трех гринго. Это была семья. Мужчина, женщина, оба лет по тридцать, и маленькая девочка. Женщина прикрыла собой ребенка, а этот урод пытался спрятаться под кроватью. Я отбросил ее в сторону и воткнул нож ему в загривок. Я прибил ему руки, которыми он загораживал голову, к его поганой шее. И пока он хрюкал, исходя на полу кровью, я убил женщину. Она не двинулась с места, когда я поднимал прядь волос с ее лба и размахивался кувалдой. Она смотрела мне в глаза. Хотел бы я, чтобы у меня была такая женщина с такими глазами. Ее дочь потеряла сознание от страха. Я просто раздавил ее каблуком. Это было легко.
– Ты дерьмо, Луис, – сказал я ему. – Ты самое поганое дерьмо, которое только могло бы быть. Ты гниль и мерзость. Будь проклята женщина, которая произвела тебя на этот свет.
– Она и так проклята, – медленно прохрипел Луис. – Но я с тобой не согласен, что я дерьмо. Я ничего не имел против этих людей. Я убивал их, потому что это была моя работа. Дерьмом был Сальвадор. Когда я уже нашел наркокурьера в дальней комнате, где он пытался укрыться в бельевом шкафу, Сальвадор приполз ко мне. У него был прострелено легкое, он кашлял кровью. Оказалось, что, изнасиловав девчонку, разорвав ей нутро, он взялся за полуразделанный труп хозяйки. Ему показалась соблазнительной ее окровавленная ляжка. Он не мог и предположить, что девчонка очнется и выпустит ему в спину пулю из отцовского пистолета. Он ударил ее кулаком в лицо, раскроил переносицу и приполз подыхать наверх. Ни он, ни я не знали, что она выживет и после этого удара. Я потом видел ее в суде. Смазливая простушка. Такие в Акапулько бродят тысячами, готовые отдаться за мелкую монету. Она очнулась и все-таки позвонила в полицию. Кто мог подумать, что в этой развалюхе сохранился обычный проводной
Луис хрипло засмеялся, смех вновь перешел в кашель, и в животе у него в такт этому смеху что-то забулькало и заскрипело.
– Я вытащил гринго из шкафа, и спросил, он ли наркокурьер? Сначала он мне ничего не ответил, и мне пришлось расплющить ему кувалдой запястье левой руки. Видимо он понял, что может остаться без обеих рук, поэтому, как только смог перебороть собственный вой, ответил, что он. Хотя, может быть, он согласился бы на что угодно. Как раз в этот момент я услышал полицейские сирены и выстрелы внизу. Полицейские прикончили Педро. Антонио и Родриго благополучно слиняли. Если произошло чудо, может быть, они до сих пор топчут камни Калифорнии. Хотя вряд ли. Дон достал бы их даже в центре Соноры. Я забаррикадировал дверь и, приставив пистолет к яйцам этого белого слизняка, предложил отдать мне этот новый чудесный наркотик. Он тут же открыл кейс и отдал толстую папку.
Все, – подумал я про себя. – Это у меня. И пусть мне уже не уйти. Мне наплевать на все. На Сальвадора, на Дона, на всю мою мерзкую жизнь. Сейчас я приму наркотик и улечу. Я улечу в чудесную страну и останусь там навсегда.
– Это наркотик? – спросил я его.
– Да, – пустил слюни белый ублюдок. – Это новый наркотик. Он особенный, но действует безотказно.
Я открыл папку и увидел бумаги. Бумаги с текстом разного цвета, который сплетался у меня в глазах в какую-то рябь, как узоры на камнях в Теночтитлане.
– Это наркотик? – вторично проорал я в его бледное лицо.
– Да, – пропищал он сквозь грохот взламываемой двери.
– Как его принимать? – заорал я, – Как это вводить в кровь? Или это надо есть? Лизать? Жечь? Как?!
– Это надо читать! – ответил он.
Луис замолчал, тяжело дыша и прислушиваясь, как воздух с хлюпаньем выбирается из его гнилых легких.
– Я раздробил ему морду в тот момент, когда полицейские ворвались в номер. Я ударил в том месте, где под дужкой очков на переносице змеился короткий розовый шрам. Его мозги брызнули мне на рукав, на лицо, я даже успел почувствовать вкус его крови. Но она почти сразу смешалась с моей кровью. Эти подонки били меня ногами. Они сломали мне спину и искалечили внутренности. Так кто из нас был хуже? Тот, кто просто убивал, или те, кто калечили, чтобы оставить в живых?
Он вопросительно посмотрел на меня и даже попытался изобразить скорбь на омерзительном лице. Выходит, это ты, Луис, убил Билли и искалечил мою жизнь? Выходит это ты, Луис, виновник моей разодранной задницы? Это ты, Луис, лишил меня тех сплетающихся в узор строчек? Наркотика, на котором тогда делались миллионы, и который теперь призывно сверкает почти в каждой рекламе?
– Гринго, – он говорил тихо. – Гринго! Я, который никогда и никого ни о чем не просил, хочу попросить у тебя билет в чудесную страну. Я хочу уйти и не вернуться. Жизнь дерьмо, гринго, я тоже дерьмо, но я все еще верю. Я все еще верю, что есть место, где мне будет хорошо. Я могу достать книгу. Даже здесь. Гринго. Научи меня читать…
2003 год
Завтра:
Главный рубильник
Я невзлюбил Петра еще в институте. Мне науки давались трудно, а он щелкал зачеты как орешки. Еще и раздражался, когда его просили о помощи и при этом не могли понять «очевидных вещей». Он таким и остался у меня в памяти – вечно занятым, всегда непричесанным и раздраженным. Точнее я вовсе забыл о нем. Да и почему я должен был его помнить? Петр лишь изредка выбирался из научных дебрей, чтобы с отсутствующим взглядом посидеть на наших вечеринках, и вновь скрывался в лабораториях и библиотеках. Никто из нас, занятых проматыванием собственной молодости, даже не пытался вникнуть в его увлечения. Петр и сам этому не способствовал.