Главный рубильник (сборник)

Малицкий Сергей

Как же она мне отомстила!

2004 год

Скребки

На самом деле Будалла вызывал у Трапа симпатию. Единственный из четверых, исключая Кафшу, но та сразу заявила о себе особым образом, да и прочее было при ней. Чернявую Шаку постоянно трясло, словно она с раннего утра мечтала об опохмеле. Динак качался, как фарфоровый болванчик, и бормотал что-то на непонятном языке, а если молчал, то, скорее всего, спал – глаз узкий и не разберешь – спит он или жмурится. А вот Будалла оказался компанейским парнем; умел промолчать, когда не следовало зря чесать языком, а когда следовало, обходился парой уместных фраз. Да, нажирался почти каждый вечер до беспамятства, приходилось тащить его на себе то из одного бара, то из другого, но уж, по крайней мере, не валялся под эстакадами, откатываясь от порции дури, под себя не ходил. Да и сохранился он очень неплохо для сорока с лишним лет. Конечно, Будалла не мог сравниться с Трапом быстротой, но явно был сильнее, и вот ведь

как складывалось – за два месяца знакомства ни разу не применил к своему партнеру силу, хотя применить ее следовало. Трап просто нарывался на зуботычину. Прокалывал добряку скафандр на видном месте, мазал магнитоступы клеем, сыпал в чай слабительное, лепил к рукояти пешни разрядник. Будалла только утомленно сопел и укоризненно мотал головой; неторопливо заклеивал скафандр пластырем, магнитоступы ставил на журнал учета облучений и шелестел на точке его приклеившимися страницами, слабительное определял по запаху, а от удара в несколько тысяч единиц напряжения только жмурился и покашливал, благо сила тока была невелика. Порой Трап даже думал, а не оставить ли Будаллу в покое, но умиротворенная доброта последнего словно сама провоцировала шуточки и насмешки. Хотя, наверное, дело объяснялось еще и другим. Добряк был двулик. Он преображался на точке.

На точке Будалла становился другим человеком. В его движениях появлялась резкость и суета. В голосе – раздражение и злоба. Непонятно с какого перепугу Будалла затевал разговоры о бабах, хотя дальше пересказа пошлых баек не продвигался. Периодически он рыгал и издавал иные звуки, которые, к счастью, достигали микрофона едва-едва. Короче говоря, на точке компанейский парень превращался в свинью. Но самым неприятным было то, что Будалла начинал орать. Ему казалось, что если он отдалялся от Трапа, от Динака, от Шаки, от Кафши с ее грузовичком-мусорщиком – то говорить следовало громче, а если отходил за какую-нибудь башенку или за маршевый двигатель – непременно орать, чтобы докричаться. Понятно, что и Трап, и Динак, и Шака, а порой и Кафша разражались в ответ проклятиями, потому как хорошего мало, когда тебе начинают рвать барабанные перепонки, но объяснить что-то Будалле на точке было невозможно. Он взрывался ответной руганью, сам жаловался на боль в ушах и начинал шипеть, что незачем повышать голос, имея перед жевалкой переговорное устройство. Когда же кто-то из его партнеров, да хоть сама Кафша, предъявляли Будалле те же самые претензии, тот невинно удивлялся – «А как же еще до вас докричаться, если я вас не вижу? Я ж не ору, я окликаю!» Дошло до того, что старшие прочих команд начали выговаривать Кафше за звуковую несдержанность низкорослого крепыша, и той пришлось отправляться к диспетчеру Порта и за изрядную мзду выбивать новые переговорники с отдельным диапазоном. К сожалению, это помогло не в полной мере. Если Будалла и прикрутил ручку громкости выкриков, то заменил их напеванием замшелых песенок, в которых он не только умудрялся перевирать слова и ноты, но и перекидывать их с песни на песню. Отчаявшись, Трап уже собрался залить Будалле переговорник плексом, но от крайнего средства его внезапно отговорил Динак. Фарфоровый прищурил свои и без того узкие глаза и прошептал Трапу на ухо.

– Ты давно Будаллу знаешь, дорогой?

– Два месяца, – раздраженно буркнул Трап, оглянувшись на душевую, в которой фыркал и пыхтел его акустический истязатель. – Как и всех вас. Но мне плевать, сколько я его знаю. Здесь все друг друга давно знают. Скоро я и тебя буду давно знать. Или ты пришел сюда на время?

– Безусловно, дорогой, – слегка насторожился Динак.

– Забудь, – сплюнул под ноги Трап. – Отсюда не выбраться. Отстой никому не нужен. Мы все отстой, Динак. В скребки сливают отстой.

– С чего ты взял? – скривил губы Динак.

– Потому что программа удержания рабочих мест «нет андроидам» создана для отстоя, – отрезал Трап. – Или ты думаешь, что какой-нибудь железный парень соскребал бы хуже нас ракушки с тушек? Лучше. И без скафандра бы обходился на точке. И без страховки. И без переговорников. И без выходных. Или ты променял место в какой-нибудь теплой конторке на этот скафандр, чтобы стать миллионером? Чего тебе не качалось в офисе у компьютера? Два месяца прошло, Динак. Ты еще не разочаровался? Мы – отстой, неспособный ни на что дельное. К этому следует привыкнуть и все.

– Не… – зажмурившись, протянул Динак и вновь принялся раскачиваться. – Нет, дорогой. Что тогда забыл в скребках ты? Ведь ты не считаешь себя отстоем, верно? Или в баре врут, будто папочка у забияки Трапа некогда был не последним человеком в Порту? Да и мамочка слыла важной персоной. Она ведь и теперь вращается в высших сферах? Или в низших? Ну, не дергайся, я ж в стратосферном смысле. Вот ведь как бывает, чем ниже опускаешься, тем оказываешься выше. Небожители топчут поверхность Токе, а отбросы – стальные решетки у них над головами. Мне, впрочем, все равно. Твоя жизнь. Хотя, любопытно. Нет андроидам, говоришь? Чего тогда дергаться? С одной стороны ты уже год отстаиваешься в скребках, а с другой чуть ли не каждую ночь лезешь на ринг. Зачем? Не смерти же ты там ищешь?

Было что-то такое в Динаке, что не позволяло с ходу запечатать ему рот. Впрочем, и в Будалле, Шаке, Кафше – тоже присутствовало нечто похожее. Два месяца вглядывался в них Трап, а все не мог понять, что. Грязь? Грязь была всюду – в виде масла и пыли, нечистот и обрывков упаковки. Сама жизнь в жилых эконом-отсеках Порта была грязью. Но даже грязь казалась на партнерах Трапа особенной, словно падали они в нее, не споткнувшись на ровном месте, а сбрасывались с высоты по собственной воле. Фыркали грязью, с трудом поднимались на ноги и, пошатываясь и издавая зловоние,

смыкали плечи. Убогость? А хоть бы и убогость. Стойкая убогость пополам с гордостью. Убогим можно было простить хамство и ту же гордость, цена которой была грош. К чему наказывать тех, кому жизнь и так уже отписала по полной программе? Исключая, конечно, Кафшу. Убогость начиналась со взгляда, а у Кафши глаза горели. Так ведь и в глазах того же Динака никакой убогости не наблюдалось. И у Шаки, и у Будаллы. Скорее мудрость, а сверх того – наглость. Ну как ударить того, кто кажется тебе мудрым? Все равно, что ударить ребенка или женщину, мудрых по природе своей. Так что же останавливало Трапа – убогость, мудрость, наглость? Все понемногу? Но вот наглость… Усилие все-таки потребовалось, чтобы сдержаться. Кулаки пришлось глубже засунуть в карманы, да так, что комбинезон затрещал.

– Меня в команду не папочка устраивал, – сквозь зубы процедил Трап. – И мамочка стрелки на брюках мне не наглаживает. По своим счетам я плачу сам. И если я слился в отстой, то сделал это по собственному желанию. И на ринг меня никто не тащит. Считай, что мне так нравится. Принимай это как каприз.

– Ты еще и капризничаешь, дорогой? – причмокнул с сочувствием Динак. – Впрочем, в пыль все. Все пыль и есть. Ты веселый. Злишься, а я вижу, что ты веселый. Только ты веселье свое на других-то не тяни. С надрывом твое веселье. Не трогай переговорник, через него Будалла песни поет. Как умеет, так и поет. Кто-то зубами скрипит, кто-то воет, а кто-то поет. Тебе легче бы стало, если бы он выл? Да и скафандр его ты зря протыкал, он ведь нужен ему за бортом, очень нужен. Без скафандра на точке нельзя, да ты сам знаешь, что я тебе тут отливаю. Будалла похож на добряка, но не в углу. Не прижимай его в угол, дорогой. Знаешь, он как… слон. Пока ты на него тявкаешь, терпит, а вот если укусишь, то раздавит. Легко. Понимаешь меня?

Комбинезон все-таки не выдержал. Просыпавшаяся из лопнувших карманов мелочь разлетелась по ребристому полу, зазвенела в вентиляционных полостях. Уже давно никто не говорил с Трапом в таком тоне. Разве только Армик с восточного терминала не упускал случая вымолвить какую-нибудь гадость, но с ним рядом всегда имелось не менее десятка прихлебателей-телохранителей. Если Трап чувствовал угрозу или издевку, бил сразу. Только поэтому и оказался в отстое. Из пилотской школы был отчислен через год после поступления за драку, с курсов операторов магнитных буксиров – через полгода за драку, с курсов механиков портовых устройств – еще через четыре месяца за драку. Уже здесь, на верхних стапелях внешнего терминала, куда он пришел только потому, что после трех отчислений оказался без начального пенсиона студиоза, Трап потерял место на транспортном конвейере и тоже за драку. И за последний год в скребках поменял уже четыре команды. Да, все эти его мытарства могли прекратиться мановением руки. Достаточно было явиться с повинной головой к папочке или к мамочке, которые все еще считались не последними людьми в мире, оставшемся в доброй тысяче лиг под ногами всякого, кто вынужден был топать по переходам Порта. Родители помогли бы и деньгами, и приструнили бы всякого, кто без разбирательства выкидывал на улицу рыжеволосого, вскипающего от любых насмешек парня. Но жило бы тогда в груди у Трапа дивное ощущение свободы, когда между ним и смертью, жизнью, удачей и бедой имелся только он сам? Был бы тогда Трап тем самым отчаянным бойцом, к которому в последний год плотно прилипло прозвище – Резкий? Или вмешательство все же имело место? Наверное… А наблюдение? Скорее всего. Иначе портовые службы безопасности давно бы уже изолировали рыжего психа в одной из каморок охранки. Или отмутузили бы до полусмерти. Или пристрелили бы и сбросили вместе с кремниевым выскребом в дезинтегратор. Были основания, были, хотя ни одну из тех памятных драк он не начинал сам. Они же сами липли к нему, сами! Может быть, именно таким способом отец хотел вернуть сына домой? Тогда почему его родителей не беспокоило участие Трапа в запрещенных боях? Побеждать ему пока приходилось не часто, большой приз, который позволил бы вырваться из скребков, обламывался в одном шаге, зато раза три он сам был на волосок от гибели. Да и вся его нынешняя трюмная слава лепилась опять же к его отчаянной смелости и быстроте, к поразительной выносливости, но никак не к удаче. Хотя, чего она могла стоить сама по себе, эта быстрота? Неужели и в самом деле он слился в скребки навсегда?

– Понимаешь меня? – повторил вопрос Динак, и Трап наконец расшифровал странное ощущение, которое преследовало его последние два месяца, ровно с того момента, когда уже заставившая о себе говорить на внутреннем терминале Кафша – желтоволосая стерва с кукольной внешностью и стальным взглядом – вызвала из строя озлобленных очередной перетряской скребков одиночек: Трапа, Динака, Шаку и Будаллу. Вывела, чтобы сколотить из них команду для очистки самых невыгодных и дальних точек. Как она их отбирала? Наверное, по источаемой претендентами злобе. У них у всех были счеты к миру. Ни один из них не смирился с судьбой. Они все стоили друг друга и вместе с этим не стоили ничего. Стальной спутниковый лом с изрядным содержанием драгоценных металлов, выплавлять которые хлопотно и невыгодно.

Вот и Динак что-то увидел в глазах Трапа, потому что снова сузил взгляд и добавил:

– Ты лучше музыку в уши вставь. Ты посмотри, у всех в ушах капсюли, один ты подпрыгиваешь. С капсюлями рык Будаллы по черепушке бьет, а уши не лопаются. Да и пение его хорошо глушится. А Кафша по любому всякое сообщение с зуммера начинает. Понимаешь?

– Понимаю, – начал успокаиваться Трап. – Но не хочу.

– Почему? – удивился Динак.

– Слушаю, – ответил Трап.

– Что? – еще больше удивился Динак.