Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Измозик Владлен Семенович

Секретные сводки отмечали, что целые районы страны оставались вне какого-либо политического влияния и не были затронуты какими-либо техническими новшествами. Например, характеризуя прибывшее в армию пополнение, ленинградские чекисты указывали, что «некоторые сибиряки не знают, например, кто такой Ленин; не понимают, зачем их призвали в Красную Армию. Был случай, когда прибывшие черемисы, выходя с вокзала, в панике разбежались от автомобильного гудка. При появлении аэроплана они <…> прятались под крышу» [1032] .

1032

ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 5. Д. 5905. Л. 45.

В результате «просвещение» красноармейцев сводилось к поверхностной идеологической обработке и достаточно примитивному усвоению ими начатков культуры. Такое же положение было характерно и для основной массы коммунистов. Отвечая на вопрос анкеты в 1920 году «В чем выразилась работа по саморазвитию?»,

член партии Иван Кунин, управляющий домом, написал: «Участвовал в похоронах тов. Воскова» [1033] . На протяжении 1920-х годов, несмотря на все усилия системы политического просвещения, окультуривание основной массы населения, в том числе членов партии, происходило крайне медленно. Это проявлялось, в частности, в недоверчивом и даже враждебном отношении к интеллигенции. Сводка Краснопресненского райкома столицы в декабре 1925 года сообщала, что в бюро ячейки станции Подмосковной завязался спор о приеме детей специалистов в вузы. Звучали голоса, что «рабочий снова останется неграмотным, а дети специалистов получат науку. И снова наши дети будут работать на специалистов» [1034] .

1033

ЦГАИПД СПб. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1165. Л. 67 об.

1034

Центральный архив общественных движений (ЦАОД) г. Москвы. Ф. 88. Оп. 1. Д. 261. Л. 2.

Горный техник П. Б. Краснянский из Шахтинско-Донецкого округа писал в местную газету в 1927 году: «Грамотного у нас недолюбливают, как и богатого» [1035] . В 1928 году сводки с удовлетворением отмечали, что в связи с фальсифицированным «шахтинским делом» «недоверие со стороны рабочих к специалистам естественно увеличилось» [1036] . Вообще секретные сводки чекистских и партийных органов о ситуации в Академии наук на всем протяжении 1920-х пытались убедить партийное руководство во враждебности настроений ученых и бесплодности их работы.

1035

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 217. Л. 16.

1036

ЦГАИПД СПб. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1520. Л. 20. Подобные высказывания, там же: Л. 69, 78, 86.

Весьма заметно снизился уровень подготовки специалистов. Причинами этого были сокращение расходов на их обучение, проведение классового отбора при приеме в техникумы и вузы, стремление волевым путем насаждать новейшие методики обучения, разрушая накопленный опыт, сильная занятость студентов общественными обязанностями. Например, в 1926 году более 60 % поступавших в вузы Ленинграда «не сдали испытаний и это в условиях допущения в ряде вузов повторных экзаменов <…> с несколько пониженными требованиями». При этом горком ВКП(б) «особо подчеркивал необходимость не допустить превращения экзаменов в конкурсные». В результате приемным комиссиям удалось добиться «относительно высокого % партийцев и комсомольцев, принятых в вуз», но не благодаря высокому уровню знаний поступивших, а тому, что «значительная часть их была принята без экзаменов в числе рабфаковцев», так и особо внимательному отношению к ним приемных комиссий [1037] .

1037

ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 7. Д. 7178. Л. 3, 4, 7.

Ощущение кризиса образования чувствуется и в частной переписке. Житель Ленинграда писал во Францию в декабре 1924 года:

Студенты просто неграмотные и необразованные люди. <…> «Поменьше учебы и культурности», «Больше политики и общественности». Этот лозунг сказан на конференции учеником средней школы, можешь представить себе, насколько это соблазнительно необразованной молодежи, и какие результаты это дает. Лекций в вузах нет. Эта система отменена как старая, а новое — «Лабораторные занятия», но для них нет пособий, материала и руководителей для всех, словом — рай [1038] .

1038

Там же. Оп. 6. Д. 6934. Л. 25.

Ему вторило письмо в Вологодскую губернию:

Советская власть проводит реформу высшей школы, увеличивает на кумаче производительность труда, и ей нет дела до того, что выйдут неграмотные специалисты, лишь бы были вы красные спецы <…>. Нагружают каждого студента общественной работой, не считаясь с тем есть ли время. Впечатление студентов таково, что из высшей школы выйдут не высокообразованные специалисты, а уличные агитаторы <…> приходится вести усиленную борьбу с той партийной группой студенчества, которая проводит эту вредную линию. <…> Высшая школа теперь опошлилась и научный уровень ее в целом значительно понизился и когда придет лучшее время, неизвестно [1039] .

1039

ЦГАИПД

СПб. Ф. 16. Оп. 6. Д. 6934. Л. 39.

Эти субъективные ощущения подтверждаются официальными документами. В отчете Наркомпроса за 1926 год отмечалось, что выпускник технического вуза «не умеет логарифмировать, слаб в решении квадратных уравнений, понятия не имеет подчас о биноме Ньютона и даже не всегда тверд в арифметических действиях над дробями. <…> Полное незнание иностранных языков <…> затрудняет усвоение и понимание научной терминологии» [1040] . Введение в 1926 году конкурсного набора вызвало негодование части пролетарской молодежи. Крестьянский юноша Н. Редько жаловался лидеру ВЛКСМ Н. П. Чаплину, что таким, как он, дорога в вузы закрыта, ибо там «засели сынки кулаков, нужна монета» и что батрацкая молодежь не может попасть даже на рабфак, поскольку «и там требуется конкурс» [1041] .

1040

Народное просвещение в РСФСР к 1926/1927 уч. году. Отчет НКП РСФСР за 1925–26 уч. год. М.; Л., 1927. С. 108.

1041

Рожков А. Ю. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов. М.: НЛО, 2016. С. 214.

В научной литературе нередко пишут, что 1920-е годы были периодом исключительного расцвета всех областей духовной жизни, поскольку коммунистическая партия еще не определила окончательно своего отношения к различным течениям и группам в литературе и искусстве [1042] . Материалы политического контроля и цензуры показывают, что это утверждение требует серьезных уточнений. В мае 1922 года было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит), на которое были официально возложены обязанности предварительной цензуры. В его состав входил Главный комитет по контролю за репертуаром и зрелищами (Главрепертком). Не касаясь всей его деятельности 1920-х годов, чему посвящена специальная монография А. В. Блюма, отметим, что, по данным автора книги, под запрет попадало от 1 % произведений, поступавших от государственных, партийных, профсоюзных и прочих официальных издательств, и до 5 % — от частных и кооперативных издательств. Главлитом в 1925 году было запрещено 110 рукописей, а исправления и вычерки применены к 683 рукописям, что составило около 10 % всех разрешенных к печати. В Ленинграде число рукописей с вычерками порой доходило до 17–18 % [1043] .

1042

Верт Н. История советского государства. С. 158.

1043

Блюм А. В. За кулисами «Министерства правды». Тайная история советской цензуры. 1917–1929. СПб., 1994. С. 99, 101.

Какие же основные претензии предъявлялись цензорами Главлита к писателям? Бюллетень Главлита за 1924 год указывал, что, например, имажинисты (А. Мариенгоф, В. Шершеневич, Р. Ивнев и др.) «открыто заявляют себя идеологами мещанства», вследствие чего «Главлит вычеркивал отдельные строчки и снимал целые стихи, делал предупреждения». Авторы журнала «Русский современник», издававшегося в Ленинграде, обвинялись в стремлении «уйти от современной нам действительности: Н. Клюев описывает эпоху царя Алексея Михайловича, а А. Ахматова «уносится в библейские времена». Был запрещен рассказ Г. Алексеева «Солнце мертвых», хотя «чисто политического содержания в нем нет, но своеобразное, психологическое насыщение темы о голоде делает рассказ неприемлемым и вредным» [1044] .

1044

ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 55. Д. 534. Л. 72.

Бюллетень Главлита за 1927 год нашел «идеологические дефекты» у писателей Ф. Гладкова, А. Малышкина, А. Тарасова-Родионова и многих других. Крестьянского писателя С. Подъячева упрекали в том, что «он мало останавливается на новых элементах деревенской жизни, на светлых ее сторонах». Был запрещен роман С. Гехта «Государственный преступник», где «коммунисты впадают в духовное ничтожество, состоя на положении любовников и приживалов у распутной светской львицы». Не была разрешена «большая часть книги» стихов М. Светлова, ибо это «поэт с болезненной, надломленной психикой» и «основной мотив сборника» — «и в жизни, и в литературе — неблагополучно» [1045] . С конца 1926 года благожелательное в целом отношение власти к С. Есенину сменилось грубыми нападками и обвинениями в «идеологии хулиганства». Свою монополию на истину в области искусства стремились утвердить такие организации, как Ассоциация художников революционной России (АХРР), Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП).

1045

ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 55. Д. 1430. Л. 145, 146, 155, 174.