Глаза лесной чащи
Шрифт:
Потом вода заплескалась у самого камня. Он выскочил из лежки. Кругом бурлящий разлив! Броситься вплавь, к скорой смерти, или выскочить на камень, немного отдалить гибель? Выбрал последнее.
Вода сердито хлестала о камень, а Веселый то подскакивал к краю, всматривался в буруны, то пятился назад. Нет, не доплыть, не спастись! Гибель была неминуемой. И он сел на задние лапы, а взгляд его выражал покорность судьбе.
В эту минуту из-за холма, где было кукурузное поле, до его слуха донесся лай. Приближаясь, он четко выделился из шума воды. Заяц вскочил и опять
И вот там, где делилась речка, с крутого откоса, четко очерченного, скатился здоровый секач. Веселому случалось видеть таких в лесу, и, хотя они не преследовали его, он побаивался их. Но сейчас ничего пе было опасней воды, и он спокойно смотрел, как кабан решительно вбегал в речку, как поплыл, резал и резал быстрину мощной грудью. Собаки сбежались на берег и, возбужденные, лаяли и скулили.
Как ни силен был пловец, Веселый видел: течение сносило его вниз, подгоняло к камню, который уже начала поглощать вода. Тут нашего героя осенило. Он привстал и, выждав удобный момент, оттолкнулся… Прыжок получился точным, как умелый выстрел.
Веселый опустился у темневшего над водой загривка. От толчка секач на секунду погрузился в воду до ушей, но заяц устоял па спине этого первого в жизни друга. Обхлестываемый волнами, он поводил ушами и будто усмехался счастливо.
КАБАНЬЯ ЛЕЧЕБНИЦА
В кудрявой папахе каштана пичужка трепыхнулась, потукала клювиком о сук и тревожно проверещала:
– Ты кто?.. Ты кто?..
На этот ее бессмысленный интерес я ответил ребячьей шуткой:
– Дед Пихто - вот кто!
Птичка пугливо порхает в листве и замолкает, а я продолжаю свои невеселые зигзаги по косогору Вверх и вверх к чистой голубизне неба. От трудности подъема исхожу потом. Едкий запах азалии, цветущей па склонах, кружит голову
А охотник Шилкин, мой неутомимый спутник, уже на горе. Снял помятую кепчонку и, наклонив седую голову, присматривается к чему-то. Этот лесной чародей, наверно, опять нашел что-то занятное. В горах ему все доступно как у себя во дворе. И я по-хорошему завидую ему и сожалею, что не родился, как он, в этом дремучем краю.
– Гляди-ка, инвалид прошел,- указал он мне еще издали на кабаний след.
– Недавно протопал. Не иначе - лечиться.
Вот оно, занятное! Начинается.
След нечетким пунктиром уходил по глинистому скосу вниз, в ольшаник. Зверь подволакивал заднюю ногу, перечеркивая этот пунктир. Кабан, видно, шел на трех ногах. Но что значит «лечиться»?
– Как лечиться?- спрашиваю. Куда?
– В лечебницу. Куда же ходят еще? Пойдем-ка, тут недалеко.
Заманчиво - звериная больница. Как не посмотреть?
Идем вниз, в темную лощину Тихо-тихо в лесу, как будто все сговорились друг с другом: «Помолчим!» Старые деревья сомкнули кроны, стоят бобылями, без молодняка, а которые отжили свой век, лежат вразтюхлест, как солдаты на поле битвы.
В низину продираемся сквозь заросли бузины, ожинника и цепкого держи-дерева. Вот Шилкин неловко, по-верблюжьи, подгибает ноги мне показывает на землю: пригнись!
Подползаю к нему, расцарапывая лицо и руки. Он раздвигает спереди ожинник и шепчет у самого уха:
– Гляди вот туда! На камень… Лучше гляди!
Огромный и словно бы отформованный песчаник высится над сырой равнинкой, а тыльным краем упирается в скальную крепь, одетую зеленью. По обе стороны камня ручейки сочатся из скал и поблескивают ломаными зеркальцами.
А что за рисунок на моховище валуна? И вроде бы изображение движется… Так это же олень! Не рисованный, а живой красавец гор! Он делает несколько глотков из правого ручья, потом переходит к левому и торопливо пьет из него. Я любуюсь его чудесным сложением. Вот олень, почуяв опасность, спорой иноходыо скрывается в зарослях.
Чего он испугался? Хочу спросить у Шилкина, но он прикладывает палец ко рту.
У камня появился медведь. И удивительно: до этой минуты я не чувствовал за спиной ружья, а тут оно вроде потяжелело, вот, мол, я - нужно? Ощутил я его, но не тронул. Ведь давно себе слово дал: любить зверя живым.
Медведь глухо проворчал: точно побранил кого-то, и начал прикладываться то к одному, то к другому зеркальцу. Напился, почесал о камень спину и важно заковылял на гору.
– Теперь пойдем,- сказал, вставая, охотник.- Попробуешь воду. Может, догадаешься, почему звери из двух ручьев пьют.
У камня я бору пригоршнями воду, пробую на вкус. В правом источнике горько-соленая, в левом - обычная, питьевая. Два источника рядом, два вкуса воды. Новое чудо природы!
– Ну, что?-торопит меня Шилкин. Догадался?
– Эти источники, наверное, им соль-лизунец заменяют.
– А я иначе думаю,- убежденно заговорил он.- В правом ручье - микстура от желудка, в левом - запивка. Получил лекарство - топай дальше. Вот такая штука! А теперь спустимся ниже.
Иду за охотником и думаю: «Так оно или нет, но сказано резонно. Ведь лечатся животные травами. Почему же им не пользоваться при недуге целебной водой?»
Чащоба становится все гуще и мрачней. Постепенно к чистым запахам земли и леса примешивается еще один - острый запах сероводорода.
Пробираемся к уступчику в скале, с которого хорошо просматривается лощина. Устраиваемся среди камней, и Шилкин опять шепчет:
– Вглядись во все хорошенько.
Из-под горы вытекает омутненнып и чуть парящий ручей, а ниже на равнине он разливается вширь. И на стоптанном черноземе - логовище к логовищу.