Глаза, опущенные долу

Бредихин Николай Васильевич

– Но ведь в данном случае тайна открылась, явила лицо своё, - вскричал Фёдор, - значит...

– Ничего не значит, - покачала головой Любомила, - видеть что-то, содержащее тайну, одно, но даже и проникнуться, овладеть ею - полдела. Может пройти бесконечно много времени, прежде чем круг замкнётся - найдётся человек, который эту тайну воплотить сможет. Тут разные вещи...

– Я этот человек! Я знаю!
– прорвало Фёдора.
– Неужели тебе не очевидно?!

2

– Нет, - покачала головой Любомила.
– Ты не знаешь. Если бы ты знал, мне о том было бы ведомо.

– Ах вот как!
– осенило Фёдора.
– Так ты и

послана, чтобы за мной подглядывать?! Всё, как я говорил! Выведать и украсть, воспользоваться! Для кого?

Любомила вздохнула.

– Ты не понял меня. Я не буду знать того, что тебе открылось, я буду знать только, действительно ли ты знаешь. Однако... при чём тут я?

– Как при чём?
– удивился Фёдор.
– Разве ты не хотела бы...

– Чего?
– презрительно усмехнулась Любомила.
– Стать человеком? Зачем? Не все же, как ты, жаждут смерти. Что я выигрываю, вочеловечившись? Жалкий миг вечности, напоённый несправедливостью, унижениями, страданиями? Я слишком хочу жить, чтобы так бесславно окончить век, мне отпущенный.

Фёдор замер на мгновение, осмысливая ему сказанное, затем весело рассмеялся.

– Нет, тут ты опять считаешь меня за несмышлёныша. Тебе не обмануть меня. Мне ли не знать: не плоть, а душа тебя привлекает. А как душу вдохнуть - до этого ни один резчик, ни один богомаз ещё не додумался. И не додумаются никогда.

Любомила покачала головой грустно.

– Глупый ты! Чем ты чванишься? Я понимаю, тебе нельзя сомневаться, но я-то могу себе это позволить. Почему вы так уверены все, что души нетленны? Почему дозволяете себя столь беззастенчиво обманывать? Стоит ли после этого удивляться, что так много зла на земле обретается? Ведь ты посмотри: насильники, душегубы (о ворах не говорю, они крадут человеческое) и прочие христопродавцы, никто из них креста не снимает даже во время своего злодеяния, все убеждены, что не сами по себе они глумятся и убивают, стараются отыскать в том какой-то высший, божеский промысел. Мол, "это не я сам, это Бог" - неужели они думают, что им пройдёт безнаказанно подобное богохульство? Нет, здесь как раз у меня нет ни капли сомнения: души мелкие, мутные распадаются, в этом вы не далеко от нас ушли - для них возможна смерть, они столь же, как плоть тленны. Единственный способ от смерти уйти - духом возвыситься. Ад... Как я уже говорила, и ад не для всех. Бог милостив, по природе своей он не может допустить страдания вечного. Вот если бы люди знали о том, что их и в самом деле ожидает, сколько душ бы спаслось, да и зла на земле во много крат поубавилось.

– Ересь!
– отмахнулся Фёдор.
– Ну да ты в наших делах ещё ребёнок малый, на тебя нельзя обижаться. Но какой же исход ты для себя пожелала бы в таком случае?

Любомила оживилась.

– Ну, это у вас, у людей, сложности, а со мной проще некуда. Отпусти меня, а освободит уже кто-то другой - тот, кто восстановит мою статуэтку. И возрожусь я краше прежнего, обогащённая тем, что я узнала, пережила в последнее время, нашей любовью. И будут люди восхищаться мной, очаровываться. И тобой через меня... А большего мне и не надо, я гораздо скромней, чем ты думаешь. Не в пример некоторым. Ну а у тебя ещё долгая жизнь впереди, возможностей много будет для подвигов.

Фёдор кивнул.

– Да, но я не могу допустить, как воин Христов, чтобы идолическое, языческое возобладало хоть где-то, хоть в чём-то над божественным, истинным. Ты забываешь об этом!

Любомила поникла головой, разочарованная.

– Нет, это ты забываешь: что и я под Богом! Всё, всё вокруг пытаешься загрести под себя. Вот твоя судьба истинная: бери посох и отправляйся

в Святую Землю, вернёшься оттуда - и всё тебе будет по плечу: и обитель новая, и почести любые...

– А как же любовь наша?
– усмехнулся Федор.
– Не забывай, что мы с тобой связаны, нам нужно как-то распутать этот узел.

– Тем и развяжем, - невозмутимо ответила Любомила.
– В том как раз и есть наша любовь, наша судьба, неужели ты не понял этого? Моя - чтобы любовью твоей мир потом радовать, чтобы век свой продлить, чтобы людей от зла уводить и тем души их спасать. А твоя - чтобы через любовь к людям приблизиться, больше пользы им принести, не навредить, не порушить. Вот в том и смысл, наверное, Христова воина - мечом махать не его дело. Его меч духовный - откровение, знание.

Фёдор замялся в поисках подходящих доводов.

– Что ж, хоть и врёшь ты, но складно. Не сразу найдёшь даже, что тебе возразить.

– А ты и не возражай, - пожала плечами Любомила, - ты просто послушайся. Раз ты меня младенцем назвал в ваших делах, то, может, в моих словах и есть истина?..

3

Нет, ещё меньше стало ясного. Задурили ещё искуснее ему голову. Любовь врозь? Он не хотел этого. Как ни боялся он себе признаться, но сама мысль о том, что он потеряет Любомилу, была ненавистна Фёдору. И дело было даже не в плоти, которая своё требовала, бывают такие вещи, которые сердце не в состоянии вынести.

Но чем же богопротивна его любовь?

В чём греховность, нечистота её, если сказано: Бог есть любовь? Всё по-божески, всё по-человечески - как он ни пытал себя, а не находил ничего, кроме чистоты в своих помыслах.

Их отношения возобновились, и даже страх перед расплатою, каждый день всё явственнее ощущавшейся, не мешал Фёдору ещё глубже чувствовать, ещё сильнее любить. Он не мог заставить себя расстаться с той, что стала частью его Я. И чем чаще вглядывался Фёдор в лики Спаса и Богородицы, тем больше он убеждал себя в том, что любовь его и в самом деле нисколько Богу не вопреки. Да, он сделается расстригою, гонимым всеми, он опустится до существования презренного смерда, не поднимающего голову от пашни, ни о каком паломничестве уже не будет речи, но он бы и этим был счастлив, если бы Господь позволил, отпустил его.

– Почему ты так самоуверен?
– возражала ему Любомила.
– Почему тебе кажется, что ты исключителен? Любовь! Да разве мало людей по любви сходятся, и много ли ты можешь насчитать тех, кто по ней до конца дней живёт? Ты увлечёшь меня за собой, а затем возненавидишь, и что я стану делать? Как мне прикажешь потом жить? Нет, это не выход, Феденька, дальше думай!

Он и сам понимал это, понимал, что не выход, но страсть была сильнее его. Одряхлением ли преждевременным можно было объяснить, но постепенно всё более и более оказывалась парализована его воля. До тех пор, пока он не понял: пора принимать решение. Но всё равно медлил...

Глава пятнадцатая

1

– Это невозможно!
– в который раз упрямо повторила Любомила.
– Сколько раз тебе говорить об этом? Тебе не дано!

– Не дано?
– вскинулся, обиделся Фёдор.
– Почему? Я что, совсем стал немощен? Или по умишку своему недостоин сей чести? Не говори так мне никогда больше - "не дано!"

Он брюзжал, брызгал слюной, не замечая, как стал жалок. На какое-то время забылся, потом очнулся.