Глаза, опущенные долу
Шрифт:
– Да... вроде того. Во всяком случае, эта жизнь, земная. Но и то не полностью, а как бы наполовину.
– Наполовину здесь, наполовину в жизни другой?
– Ну, может, не наполовину, здесь меньшей частью, - замялся Фёдор.
– Я как-то не думал об этом.
– Не думал... Ну а вот у нас нет другой жизни: нам не суждено, не отпущено. Мы выше вас, во всяком случае, я так считаю. Но почему-то Бог вас больше возлюбил. Хотя, может, вы просто присвоили себе это: "по образу своему и подобию", и ничего в вас нет исключительного?
Фёдор промолчал, он не знал, что ответить.
– Отсюда и все устремления
– но почему-то ни зайцев меньше, ни лисиц больше от этого не становится. Но приходит человек - он такой умненький-добренький!
– и где лисицы, где зайцы, их совсем не остаётся! Да что лисицы! Ты сюда припёрся, на болото, сам дважды уже в лихорадке сваливался и людей, которых за собой привлечёшь, погубить хочешь несчётно. Что, на наших владениях свет клином для тебя сошёлся? Других мест нет, более пригодных, или расплодилось вас как мух, селиться больше некуда?
– Тут место особое, - спокойно возразил Федор, давая понять, что доводы любомилины на него не подействовали.
– Однако ты в сторону ушла, и на вопрос мой не ответила.
– А как ответить? Куда ещё проще? Для нас жизнь в том, чтобы сразу, одновременно, быть не в одном, а во многих местах.
– Непонятно.
– Что же тебе непонятно? Ладно, ещё раз попытаюсь объяснить: вот, скажем, пришёл ты сюда и вырубил весь лес...
– Зачем мне это?
Любомила начала раздражаться.
– Ты хочешь или не хочешь слушать? Что у тебя за привычка такая - перебивать?
– Хорошо, хорошо, я слушаю.
– Ну понадобилось тебе поле, захотелось посеять побольше пшеницы, ремесла какие-нибудь наладить, да кто знает, что тебе в голову взбредёт? Я говорю, как это обычно делается. Суть в том, что я тогда остаюсь... вообще не остаюсь. Без жизни, понимаешь? Паутинка затягивается, но в ней уже нет меня. Другое дело - та старуха, ведьма, как ты её называешь, хотя она вовсе не ведьма. Её власть над всем лесом в здешних краях, я только маленькая часть паутинки, а она сама паутинка. Опять непонятно? Ну ладно, объясню на примере нечистой силы. Бесов, как ты знаешь, великое множество - "имя им - легион", они - та же паутинка, объединённая сущностью Зла. Эти бесы рождаются и умирают как мухи, без числа. Не случайно, наверное, вторым после Люцифера в преисподней следует Вельзевул - Повелитель мух. И Люцифер, и Вельзевул, и множество других тамошних иерархов - бессмертны, потому что они неизбывны. Вельзевул может исчезнуть только тогда, когда исчезнут все бесы, когда не останется мух, которыми он мог бы повелевать. Можешь ты себе такое представить?
– Ну, когда-нибудь это произойдёт. В Писании сказано...
– В Писании? Где же там именно? Я не сильна в подобных вопросах, но даже я могу тебе сказать: пока живы люди...
– ... живы будут и бесы?
Любомила кивнула.
– Ты наконец согласился со мной? Ну тогда должен и понимать, почему я так отчаянно сражаюсь за своё существование: кусочек этот,
– Но почему тебя так тянет к людям? Ты что, без них прожить не можешь?
– Жила раньше, теперь не могу. У нас ещё меньше, чем у вас рассуждения. Будем считать, что здесь отныне моё предназначение. Моя судьба. Моя жизнь. Оттого я так внимательно всё от вас впитываю, хотя глупость ваша, признаться, слишком часто бесит меня.
– Так ты никак не связана с нечистой силою? Даже теперь, когда стала с нами общаться?
– Нет, я уже тебе говорила об этом.
– Ну а ведьмы? Может, ты как раз одна из них?
Любомила сокрушённо вздохнула, затем принялась терпеливо растолковывать.
– Ведьмы, колдуны - люди. Только дьяволом отмеченные, совращённые. Тебе ли не знать этого, Феденька? Я как, по-твоему, плотская?
– Не замечал, - угрюмо пробурчал Фёдор.
– Да и знаю я, кто ты, просто поддразниваю. Это же всем известно: когда люди Бога не ведали, поклонялись они идолам. Бог открылся, явил свою суть Аврааму, и даже заключил с ним договор, и идолы отпали, но исчезать, как ты говоришь, им не хотелось, а дьявол тут как тут, протянул им руку помощи, так и появились наряду с падшими ангелами демоны, поселяющиеся в самых тёмных, смрадных местах нашего сознания и непрестанно крови, жертв требующие. Сила дьявола с тех пор многократно возросла.
Любомила развела руками.
– Ну вот как просто. Чего ж тогда спрашивал, коли всё знаешь?
– Хотел услышать от тебя самой.
– Признания?
– Да, признания.
– А мне признаваться не в чем. Разве что в том, что я люблю тебя.
– Духи не могут любить, ты сама говорила.
– С тех пор многое изменилось, я теперь такой дух.
– Не верю.
Она вспылила.
– Думай, как знаешь. Только не пришлось бы тебе своей ошибкой всю жизнь себе потом отравить.
4
Искусен дьявол, и лик его влекущ, полон тайн и соблазнов. Он поистине вездесущ. Подкралось сомнение - и тут его рожа ухмыляющаяся, поддался вожделению - иди к нему на поклон, без него не откроются тебе врата порока. Слава, деньги - опять его пределы. Фантазия его неистощима, упорство безмерно, терпение безгранично. Не зря же сказано, что способности сатаны бесконечно превосходят способности человека и столько душ погибло в самомнении, что они в состоянии дьявола перехитрить, обвести. Только помощь Господа, в ней и оружие, и защита!
На что же теперь поддел его лукавенький? На собственные его домыслы, исхищрения. Гордыня, опять она, матушка! До него всё определено и разгадано, он может лишь выдумать, но не проникнуть в суть, подобными путями следуя. А уж у дьявола разгадок просить, пытаться одолеть его в споре: итог тут только один может быть - поглубже увязнуть в его топях.
Давай-ка сначала. Да, он пал, ввергся в блуд, не находит в себе сил из него выкарабкаться. Но сумел ведь задержаться, не покатиться вниз дальше. Не так велика, стало быть, как кажется, над ним власть нечистого? Как там говорил отец Евфимий: надо чем-то жертвовать, чтобы главное сохранить. Но что до него Евфимию? Есть только один человек, который может протянуть ему руку помощи.