«Глаза Сфинкса». Записки нью-йоркского нарколога
Шрифт:
Хуан перехватил мой взгляд. Смутился. Грустно улыбнувшись, кивнул:
– Да, чудес не бывает…
…Он обладал редким обаянием, шармом. Особенно был хорош, когда улыбался.
Впрочем, эта его лукавая и одновременно обезоруживающая улыбка вызывала у меня противоречивые чувства. Я не мог избавиться от мысли, что Хуан использует ее как оружие, перед которым не может устоять впечатлительное женское сердце.
Как всегда, я спешил с выводами и осуждениями. Прошло время, и Хуан пожаловался мне, что, сколько ни пытался, не может заниматься сексом с презервативом.
Но его поэтическая натура противилась всему искусственному. Стоило ему надеть презерватив (извиняюсь за натуралистические подробности), как член тут же терял свои боевые качества…
Хуан тогда предложил своей красавице порвать с ним, хотя уже успел к ней привязаться. Не хотел подвергать ее риску. Однако она не желала с ним расставаться. Ради своего возлюбленного даже пыталась бросить курить траву, представляете? Хуан ей поставил такое условие, и она согласилась. Оставить любимую пахучую траву ради зараженного СПИДом Хуана! Правда, с травой ничего у девушки не получилось, но попытка была.
Хуан был заботливым сыном, трепетно опекал пожилую мать, с которой вместе жил. Он был младшеньким в семье, и, как у многих пуэрториканцев, мать была главной фигурой в пантеоне его святых.
Потом у Хуана появилась новая герл-френд. Тоже младше его вдвое. Тоже мулатка, с потрясной фигурой, стильная и с золотыми серьгами. И тоже без презерватива…
Его стихи мне часто напоминали поэзию Лорки, его романсеро, с частыми рефренами и неожиданными концовками. Одно из стихотворений Хуана меня до того поразило своей мелодичностью, что я, неожиданно для себя, безо всякого усилия перевел его на русский. Потом прочел перевод Хуану:
«И в каждом слове, и в каждом звуке
Твоя разлука,
Моя разлука.
В стреле Амура на тонком луке
Моя разлука,
Твоя разлука.
И в крике птицы, летящей с юга,
Приказ мы слышим
Забыть друг друга.
В холодной дымке над свежим лугом
Мы после смерти
Найдем друг друга».
Хуан сосредоточенно слушал, закрыв глаза. Старался уловить и прочувствовать оттенки звучания русского стиха. Счастливый невероятно…
ДВА БЛЭКА
Конечно, я расист. Белый расист. Потому что решил отдельную главу посвятить афроамериканцам.
Мы все, в первую очередь, ЛЮДИ, а деление по цвету кожи – расизм. Все просто.
Тем не менее, я буду писать о чернокожих – пациентах и коллегах.
Для меня, приехавшего из России, знакомство с афроамериканцами было чем-то совершенно новым. Да, как и большинство россиян, я считал себя убежденным интернационалистом. Живя в России, искренне возмущался действиями белых расистов в США и сочувствовал угнетенным чернокожим.
Но, опять-таки как большинство россиян, и в этом случае я использовал
Знакомство с афроамериканцами в Нью-Йорке заставило меня свои прежние взгляды и представления поменять.
Как я уже говорил, наша клиника находилась в «гетто», в самом центре «военной зоны», где проживали бедняки. Приблизительно половина из них были чернокожие, что, в свою очередь, отражалось на расовом составе наших пациентов. Лечились они у нас поколениями: сюда, в клинику, когда-то ходили их родители-наркоманы, теперь подоспела пора лечиться детям. Некоторые наркологи, проработавшие в этой клинике лет по пятнадцать-двадцать, были прекрасно осведомлены о тонкостях семейных отношений многих молодых пациентов еще до того, как те переступали порог врачебного кабинета.
Со мной они не хотели иметь никакого дела и сразу же требовали заменить им нарколога, потому что я – белый, никогда не смогу понять черного. Для большинства из них белый человек по определению был расистом. Однако директор клиники не всегда шел навстречу их требованиям.
Большинство из них – молодые чернокожие парни лет двадцати-двадцати пяти. Они торговали травой или кокаином, стоя на перекрестках или возле бакалейных магазинов, пока их не накрывали переодетые полицейские. Потом судья, как правило, давал им срок условно и направлял на принудительное лечение. Эти парни не только продавали, но и сами курили траву. (А на нарко-точке уже стоял новый продавец.)
Понятно, что в клинику эти ребята приходили обозленными, – им было стыдно, что такого крутого парня, драгдилера, который ничего не боится, заставляют из-под палки лечиться. К тому же они себя не считали наркоманами, потому что «в гетто траву курят почти все».
Некоторые из них под нажимом переставали курить марихуану, но продолжали ею торговать. Приходили они к нам «на лечение» в дорогих кожаных куртках, с золотыми массивными цепями, с фиксами из белого золота на зубах – это в «гетто» считалось особым шиком.
Почти все они были хроническими наркоманами, потому что курили траву лет с десяти. Если переставали курить, то начинали крепко пить водку и виски.
Эти парни не скрывали своего пренебрежительного ко мне отношения. Они выросли на улице и были street smart (обученными жизни на улице), а я был book smart (книжный умник). Между street и book – пропасть.
Помню одного из них – Джеймса. Это был очень злой парень, глядел на меня исподлобья, выставив вперед широкую нижнюю челюсть.
– Да, я курю. Но я уже не продаю траву, понимаешь, док? Это для меня большой шаг. Ведь продавать траву – моя профессия, мой хлеб. И ты обязан меня похвалить, а не тыкать мне в лицо бумагу, где написано, что у меня моча «грязная». Извини, док, но ты ни черта не понимаешь в реальной жизни.