Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова

Распутин Валентин Григорьевич

Мальчик повернулся лицом к стенке и закрыл глаза, но всё равно не забыл жирную селёдку с картошкой и огурцами. Он ел бы всё это отдельно, чтоб было больше. Сначала огурцы, откусывая маленькими кусочками, потом селёдку с хлебом, а на закуску картошку. Он даже пошевелил губами, повернулся лицом навстречу вкусному запаху и вдруг увидел прямо перед собой большую тёплую картошку и половинку огурца и хлебную горбушку с довеском мякоти.

– Кушай, мальчик, – сказал дядя, – обедай…

Мальчик съел картошку вместе с кожицей, под кожицей она была

мягкая и жёлтая, как масло. Огурец он сначала обкусал со всех сторон, а серединку оставил на закуску. Потом осторожно глянул вниз, не смотрит ли кто, и обрывком жирной газеты, на которой дядя подал ему еду, натёр горбушку и мякоть. Получился хлеб с селёдкой, и мальчик ел его медленно, маленькими кусочками.

После еды мальчику стало тепло, весело, и захотелось сделать для дяди что-нибудь хорошее.

Он вспорол зубами крепкие нитки на узле, вытащил пахнущий нафталином коричневый отрез и сказал:

– Дядя, пошейте себе костюм.

Дядя удивлённо поднял брови, но кудрявая женщина быстро вскочила и протянула руку.

– Это не вам, это дяде, – сказал мальчик и отдал дяде отрез.

К полке подошел старик в пенсне, теперь он был не в рваном пальто, а в короткой женской кофте.

– В такое трагичное время, – сказал он, – трудно быть взрослым человеком… Трудно быть вообще человеком…

“Маленький дядя” посмотрел на старика и заплакал, а кудрявая женщина сказала:

– Проходите, дедушка, вы испугали ребёнка.

Но старик продолжал стоять, покачиваясь, часто моргая красными веками, и тогда дядя вскочил, взял его за воротник кофты и толкнул в глубину прохода.

Мальчик рассмеялся, потому что старик смешно взмахнул руками, а пенсне его слетело и повисло на шнурочке, и подумал: “Хороший дядя, прогнал старика”.

Поезд шёл и шёл, полка скрипела, снизу гудело, сверху постукивало, и вскоре мальчик увидел за окном среди снега чёрные, обгорелые дома. И танк с опущенным стволом. И грузовик кверху колёсами. И ещё один танк, и ещё один грузовик…

Поезд шёл очень быстро, и всё это летело назад, мальчик ничего не мог разглядеть как следует. Потом кто-то опять подошёл и остановился у полки, и мальчику стало страшно, потому что он узнал инвалида с плоским рукавом.

Инвалид держал об руку военного в шинели без погон, ушанке и с гармошкой на плече. Лицо военного было в тёмно-зелёных пятнышках, а на глазах чёрные очки.

И дяде тоже стало страшно, мальчик увидел, как дядя поперхнулся селёдочным хвостом – хвост теперь торчал у дяди изо рта.

Дядя кашлял, а инвалид с военным молча стояли и смотрели.

Наконец дядя засунул пальцы в рот, вытащил селёдочный хвост и сказал инвалиду:

– Здравствуйте, – как будто инвалид никогда не давал дяде дули и никогда не плевал ему в лицо.

– Здравствуйте, – вежливо ответил инвалид, – мы где-то с вами виделись.

– Конечно, конечно, – сказал дядя, – может, вы перекусить хотите, так присаживайтесь.

– Спасибо, – ответил инвалид, – у нас своё есть. – И выложил на столик

алюминиевую флягу и завёрнутый в газету пакет.

– Кисонька, – сказал дядя кудрявой женщине, – погуляй с ребёнком, пока люди пообедают.

Кудрявая женщина сердито посмотрела на дядю, взяла на руки “маленького дядю” и вышла в коридор, а дядя торопливо порылся в корзине и выставил на столик два покрытых никелем железных стаканчика.

Инвалид отвинтил крышку фляги и налил в стаканчики, а военный начал шарить пальцами по столику, натыкаясь то на флягу, то на пакет, пока не опрокинул один стаканчик.

– Эх, – сказал инвалид, – ведь чистый спирт. – Он снова налил и вложил стаканчик военному в руку.

Дядя быстро достал тряпку и начал вытирать лужицу на столике.

– Зачем? – поморщившись, сказал инвалид.

– Как же, как же, – сказал дядя, – вот товарищ слепой рукав намочит.

Инвалид и военный выпили, крякнули, и инвалид начал разворачивать одной рукой пакет. В пакете был точно такой пирог, какой ел мальчик утром. Только не кусочек, а громадный кусок, мальчику его б хватило на целый день, а может, и на два дня.

– Закуска – дрянь, – сказал инвалид, – по коммерческим ценам давали…

Он вынул из кармана тяжёлый позолоченный портсигар и раскрыл его. Портсигар был плотно набит кислой капустой. Инвалид взял щепотку капусты, затем схватил руку военного и тоже сунул её в портсигар. Они выпили и сразу же, не переводя дыхания, налили и выпили опять.

В это время поезд застучал по мосту, и инвалид сказал военному:

– Вот она, Волга!

Они выпили снова, и лицо военного стало красным, а щёки инвалида, наоборот, побелели. Головы их мотались низко над столиком, а за головами в окне до самого горизонта стояли припорошенные снегом танки, машины и просто непонятные, бесформенные куски.

– Кладбище, – сказал инвалид, – наломали железа.

Они выпили, и инвалид сказал:

– Давай фронтовую…

Пальцы у военного часто срывались, он бросал мелодию на середине и начинал сначала.

Вскоре у купе собралось много людей. Толстая женщина сказала:

– Браток, а может, ты “Васильки-василёчки” сыграешь?

Но военный продолжал играть одну и ту же мелодию, обрывая её на середине и начиная сначала.

Голову он повернул к окну, и очки его смотрели на заснеженное железное кладбище, где летали вороны, очень чёрные над белым снегом.

Локоть шинели у военного был вымазан повидлом от пирога, и инвалид взял пирог, встал, пошатываясь, и сказал мальчику:

– Кушай, пацан.

Мальчик увидел перед собой плохо выбритое лицо, дышавшее сквозь жёлтые зубы горячим, остро и неприятно пахнущим воздухом, и отодвинулся подальше, в самый угол.

– Если мальчик не хочет, – сказал старик в пенсне, – я могу взять.

– Нет, – сказал инвалид, – пусть пацан съест. – И положил пирог возле мальчика.

Поезд начал стучать реже, зашипел, дёрнул и остановился у какого-то обгорелого дома.