Глоток Шираза
Шрифт:
Профессор бодрствует, а 248 гениев спокойно себе спят в каталожных ящиках. Он будит их, заглядывает им в глаза, помечает крестиками тех, у кого они лучатся. Княжна, как ее там, в «Войне и мире», с лучистыми глазами… Нет. Продукт гениального ума не в кассу. Крестиков всего 19. Негусто.
«P. S. Кстати, о Вашем однофакторце Нильсе Боре. Когда его самолетом перебрасывали из Швеции в Англию, он едва не погиб, потеряв сознание: у него была такая большая голова (размеры Вашей головы мне так и не удалось определить – попеняйте на пышную растительность), что авиационный шлем покрывал лишь верхушку головы, не доходя до ушей. И
Чего тут только нет… Одних коньяков в упаковке и без штук двадцать, не меньше. Среди богатого арсенала дареного питья есть лишь одна початая бутылка. Водка «Столичная». Лиза отпивает из горлышка, заедает лимоном. Не скажешь, что «возможность богаче реальности», а «воображение – сильнее действительности». А кто это вообще сказал?
Дорогой мой Степушка из села Степанчикова близ Нью-Йорка! Намедни сделала аборт, но в целом живу хорошо, чего и тебе желаю. Царь наш новый силен беседой, остер умом. Глотка у него большая, так что мы все в нее метнулись. И пока умещаемся там все, вместе с дружественными народами. Надеюсь, перекантуемся до двухтысячного, а там выйдем и поглядим, может, чего и переменилось.
Лиза осторожно укладывается на свою половину. Внутри все дребезжит, в такие моменты лучше всего представить себе что-то из прошлого, максимально ярко. Или из будущего?
Огромная ледяная арена Ливерпуля или Нью-Джерси. Она на сумасшедшей скорости ввинчивается в лед. Зал рукоплещет. Она же все глубже и глубже погружается в голубую толщу. В эти захватывающие минуты триумфа голова свободна от историко-литературных ассоциаций. Будь скорость поумеренней, был бы слышен хруст льда, проламывающегося под убогими и калеками (времена Ивана Грозного), – в нос ударил бы запах протухшей селедки, поверг бы в ужас вид обледенелых трупов… Но дух захватывает винтообразное движение, история развивается, но и свивается по спирали, вот она уже по пояс во льду, острия коньков пробуравили воронку, она все глубже, глубже. Стадион рукоплещет: установлен мировой рекорд по подледному ввинчиванию. К голубой скважине возносятся цветы и возлагаются венки от почитателей. Браво, Годунова, головокружительный успех!
Успех-то успех, но дрожи не унимает. Глоток водки? Лиза выбирается из постели. В гостиной светлей, чем в плотно зашторенной спальне, пятится ночь в окне под напором наступающего света.*
* Прям так уж и видно, Танечка! А я, чтобы только не пропустить этот момент перехода, изнуряла себя бессонницей.
Выпьем за будущее! Чем бы его заесть? Зря лимон выбросила. Была шоколадка в шкафу… Ею и заедим судьбу, хотя она не слишком-то и спешит осуществиться. Но если не дать будущему стать, оно сразу превратится в прошлое… Тогда у него не будет настоящего… Мутные мысли. Интересно, исследовал ли профессор генофонд Годуновых? Вряд ли бы он причислил жестокого государя к гениям. Но Макиавелли-то причислил… Надо спросить. Если он спит, звонок его не разбудит.
– У
– Вам плохо?
– Амур вогнал стрелу под лопатку. Зверская боль. Из миски улетучились все лекарства…
– Вызывайте скорую. Еду. Оставьте дверь открытой.
Грузовик. Резко тормозит.
– К «Юго-Западной» подбросите?
Тот, кто сидит в кабине рядом с водителем, кивком показывает: давай залезай.
– Не спится, ночью-то? – Он приближает к Лизе свое лицо, в темноте оно кажется жутким. Рука притискивает Лизу к сиденью. Лиза забивается в угол, к дверце.
– Не дергайся, окно закрываю.
Лиза смотрит – окно и так закрыто.
– И что же мы пили? Будем рассказывать или отвезем куда надо, там расскажешь?
– Пьяная, я ж сказал. – Это водитель. – Трезвые по ночам не голосуют.
– У меня человек заболел.
– Ишь, врач какая! – бурчит водитель в то время, как тот, что рядом, обнюхивает Лизу, тычется носом в щеку.
– Остановите, – просит Лиза, – я пешком дойду.
– Куда ж ты так спешишь, птичка?
– К больному.
– И где же?
– На «Юго-Западной».
– Ты, значится, медик! Тогда объясни, что у вас в капельницу пускают такое, что наутро ангина проходит?
– Физраствор.
– А первый отдел у вас есть?* – Тяжелая лапа ложится на плечо.
* Для тех, кто не в теме, – это отдел кадров, фискальная контора.
Связана с КГБ. Да кто там не в теме? По-моему, она снова на повестке дня.
– Все, хватит, остановите.
– Нет уж, мы тебя доставим!
– Остановите!
– Так что у вас в капельницу пускают?
– Физраствор. Дистиллированную воду.
– А сама-то тоже воды этой напилась, ха-ха-ха-ха! Так и шибает!
– Мне сюда, – Лиза высвобождает плечо.
– Было сюда, а станет туда, верно?
Шофер кивает.
– Сейчас же остановите! – кричит Лиза, завидев вдалеке светящуюся букву «М».
– Прыгай! – тянется он к дверной ручке.
– Ладно, так и быть, тормози. А то клиент заждался. И ноги протянул!
Лиза спрыгивает с подножки, падает на колени. Черт! Так ей и надо, нечего голосовать в потемках.*
* Я постоянно моталась по Окружной с Рублевки на Левобережную, на попутках быстрей, чем на автобусах и метро, в основном это были грузовики, легковушки брали за деньги, грузовики бесплатно, для компании. Со мной как-то все обходилось. Но я умею отбрить, а Таня – нет. Если то, что она пишет, приключилось с ней самой, могу вообразить, как она перетряслась.
Врачиха усталая, еле на ногах стоит, и сутулый санитар с ящиком.
– Куда пройти?
Лиза указывает на комнату профессора.
– Где руки моют? Не пойду ж я к больному с немытыми руками!
Пальто повесили, руки вымыли, даже полотенце чистое нашлось.
Профессор тяжело дышит, лоб в испарине. Страшно.
Врачиха садится на краешек кровати, парень взгромождает ящик на тот стул, где совсем недавно сидел профессор, глядел то на Лизу, то в окно.