Глубокое течение
Шрифт:
Возможно, что и Женька думал о том же, так как он долго молчал, прислонившись плечом к стене, а потом тихо спросил:
— Таня, скажи мне, почему ты вернулась?
Она совсем не ожидала такого вопроса и не знала, как на него ответить. С минуту она помолчала, потом посмотрела на него, освещенного красным светом пожара. Он ждал ответа.
— Не могла я покинуть тебя… Я же думала, что ты атаку будешь отбивать.
— Да, если бы они быстро пошли, пришлось бы.
— Ну, вот видишь… Какие ж были бы мы друзья, если бы покинули один другого…
— Тебе нельзя рисковать, Таня… У
Татьяна выпрямилась, укоризненно посмотрела на него и с обидой ответила:
— Я пришла сюда не для того, чтобы спасаться от смерти. Я пришла бороться, мстить врагу, а не беречь себя для мужа. Стыдно тебе говорить так… Да и вообще ты — дурень, — она усмехнулась. — Боже мой, какой ты дурень! Весь лагерь давно уже знает, что никакого мужа у меня нет и не было и что Витя не мой сын. Это еврейский мальчик, которого я взяла на дороге, когда шла с запада. Его мать эсэсовцы убили на моих глазах. Я и сказала всем, что это мой…
Он не дал ей кончить. Быстро наклонился, схватил ее руки и больно стиснул их.
— Почему же ты не сказала этого раньше?
— А разве сейчас поздно?
Он сильнее сжал ее руку.
— Не поздно, Таня!.. Не поздно… Но это так неожиданно! Понимаешь, я просто растерялся…
— Почему? — хитро улыбнулась она
— Почему, почему… Потому что, — он выпустил ее руки и сказал уже серьезно и без смущения: — потому что я все время… думал о тебе и все время очень жалел, что ты замужем. Понимаешь?
Вместо ответа она обняла его за шею и крепко поцеловала в сухие, обветренные губы.
— Не жалей же больше, дурной мой. Не жалей…
…Они вздрогнули, когда внезапно за лесом послышалась стрельба.
Женька вскочил.
— Отряд! Наш отряд добивает фрицев! Бежим скорей.
Они взялись за руки и торопливо пошли через лес знакомыми партизанскими дорожками.
В чащобе на полдороге их остановил суровый окрик:
— Стой! Кто идет?
Женька узнал голос Лесницкого и бросился вперед.
— Свои, Павел Степанович! Свои!
— Евгений Сергеевич! Женя!
Комиссар бригады обнял его и долго молчал, стыдясь своих слез, которыми он наверняка выдал бы себя, если бы сказал хоть слово. Наконец он ласково отстранил Женьку и, увидев молча стоявшую в стороне Татьяну, удивленно спросил:
— Татьяна?..
Люди до такой степени устали, что были способны уснуть на ходу или упасть.
Тяжело в таком состоянии одному. В одиночку не победить такого изнеможения. Но триста человек справились с ним и быстро шли напрямик через лес, тяжело шагая по слежавшимся мокрым листьям, не тронутым в этой чащобе ни ветром, ни зверем, ни человеком.
Одежда на людях была мокрая, грязная от прилипших к ней комьев земли, торфа, речного ила. Казалось, что они только что проползли через топкое болото или вылезли из грязной речки. Оружие и мокрая одежда громадной тяжестью давили на плечи, пригибали людей к земле.
Лес был уже голым, по-осеннему понурым, хотя ветер и раскачивал обнаженные вершины деревьев. Только сосны и ели попрежнему однообразно шумели да на молодых дубках трепетали засохшие коричневые
Над лесом, почти касаясь деревьев, плыли тяжелые тучи, угрожая обрушиться на усталых людей холодным дождем.
Люди не только устали, они были еще и голодны. Проходя под дубами, многие из них наклонялись, за желудями и ели их. Колонна растягивалась. Впереди шли Приборный и Николай Маевский. Лесницкий и командир отряда Павленко шли позади, следя за тем, чтобы кто-нибудь не отстал, и подбадривая тех, кто совсем выбивался из сил.
Отряд возвращался из предоктябрьского рейда. В заключение рейда был нанесен комбинированный удар по железной дороге. Это была хорошо подготовленная и удачно проведенная операция. В ней приняли участие не только все отряды бригады, но и несколько тысяч колхозников, мужчин и женщин, из ближайших к железной дороге деревень. В деревнях этих в течение нескольких дней работали партизанские агитаторы. В вечер перед операцией в деревни якобы «ворвались» отряды, навели там свой порядок и созвали сходы, на которые явились все, от старого до малого. На сходах объявили о мобилизации всех трудоспособных на ремонт железной дороги. На дорогу погнали даже старост и захваченных полицейских, сохранив им на этот раз жизнь. Все делалось будто бы в принудительном порядке, чтобы освободить население от ответственности за диверсию. Но крестьяне хорошо понимали смысл этой «принудительности» и шли с большой охотой. Даже старики и подростки не хотели оставаться в опустевших деревнях.
Одновременно другие отряды произвели налет на станцию, разгромили немецкий гарнизон и очистили от охраны большой участок дороги.
Работали всю ночь. Партизаны взорвали станционные будки, два железнодорожных моста, стрелки. Колхозники разобрали километров десять путей. Рельсы при этом были заброшены в болото и речку, а шпалы частично сожжены, частично сплавлены вниз по реке.
Гитлеровцы выслали к месту диверсии бронепоезд. Но, не дойдя километров пятнадцати, он скатился под откос, в болото, подорванный группой Гнедкова.
На рассвете все было закончено. Размеру диверсии удивлялись даже сами партизаны.
— Вот это «подарочек» фрицам, — удовлетворенно посмеивался Приборный. — Пусть облизываются. Будут помнить наш праздник. Жаль, что нельзя поблагодарить колхозников. А то, может, митинг закатим? А, комиссар?
Лесницкий не согласился.
Еще до рассвета отряды один за другим незаметно отошли от железной дороги и направились в свои постоянные лагери — встретить праздник, отдохнуть.
Головной отряд снялся последним.
Теперь ему предстояло проделать тридцатикилометровый марш.
…В дубняке густой запах прелых листьев и желудей опьянял уставших, голодных людей. У самого комиссара бригады кружилась голова, и ему все время казалось, что пахнет вокруг не прелыми листьями, а только что вынутым из печки горячим хлебом. Он шел и поражался силе и выдержке женщин — за них он боялся с самого начала марша, но, к его удивлению, ни одна из них не отставала.
Первым сдал молодой боец — юноша лет семнадцати. Он присел под дубом и сразу же закрыл глаза. Лесницкий и Павленко наклонились над ним.