Глухая рамень
Шрифт:
Петр тут же взял ее под руку.
— Ну в чем, в чем ты раскаиваешься? Что надо забыть?.. Разве ты давала обет не любить?.. — Она боязливо оглянулась, хотя позади никого не было. — Разве ты нарушила клятву?..
— Да… нарушила и… нарушаю. — И почти вскрикнула с болью: — Ведь мы помирились с ним!.. Он простил… А теперь вот… Я не знаю, что делать… Даже из-за вазы поссорились…
— Я слышал.
— Я старалась не думать о тебе, не видеть… Муж, конечно, все понимает, все видит… Мне жалко его, мне стыдно перед всеми… я измучилась… Что же делать теперь?.. Ему кто-то наговорил опять… Я чувствую, что теперь не исправишь.
Несколько
Он сильнее прижал к себе ее руку.
— Я думал всяко: выход один, один, — повторил он, не осмеливаясь произнести последнего слова, сказать которое наступил срок.
— Я перестала спать… дома ничто не мило… одна Катя… Она ведь ни в чем не виновата!.. Что я скажу ей? — У ней заплетались ноги, прерывался голос, и, готовая заплакать, она кусала губы.
Они остановились. Вершинин понимал ее, и было жалко ему этого близкого, родного человека, с которым соединяла судьба. Наклонив голову, он поцеловал ее руки, затянутые в белые перчатки… Бывает, что и малый знак внимания остановит слезы… и вот она уже с улыбкой просветления смотрела ему в лицо…
— Ты что решил? — спросила она с покорностью и надеждой.
— Уехать… — ответил он. — Если отпустят.
— Один?
— Да… если ты не поедешь. — Она молчала. — Давай уедем, Ариш? Катю возьмешь с собой.
Кажется, они забылись оба, плененные одним и тем же чувством, и смотрели друг другу в глаза, — а между тем навстречу к ним шли двое, едва заметные во тьме. Ариша вздрогнула, спряталась за Петра, а он, сам растерявшись не на шутку и загородив ее собой, искал на темном пустыре другой тропы… Но ее пока не протоптали люди… Разобщенно, чуть не на три шага друг от друга, они пошли вперед, нисколько не веря в эту наивную свою предосторожность.
Наталка и Ванюшка Сорокин — это были они — посторонились, уступая дорогу, и, удивленные встречей, молча стояли в глубоком снегу, тесно прижавшись друг к другу.
— А-а, это вы? — будто обрадовалась Ариша, торопясь пройти.
— Мы, — отозвался Ванюшка. — Доклад слушать… Не поздно?
— Не-ет… Семь с половиной только. — Вершинин явно привирал на целый час, желая хоть немножко рассеять подозрение, вызываемое такими поздними прогулками. Слова нужны были и для того, чтобы заполнить эту долгую и неудобную минуту.
Через несколько шагов Ариша оглянулась. Наталка и Ванюшка оглянулись тоже.
— Как ты думаешь? — спросил он не без тревоги. — Передадут?
Она обреченно улыбнулась:
— Мне все равно теперь… — и сама взяла его под руку, как бы принимая всю ответственность на одну себя, готовая к неминуемой расплате.
Тихо надвигался поселок, глядевший на них сотнями глаз, удивленных, осуждающих и жадных до сплетен.
У первого барака, где следовало разойтись (затем лишь, чтобы прийти в щитковый дом в разное время), Ариша остановилась, молча подала ему руку и долго не отнимала. Не легко было ей уходить от Петра, когда привычный дом стал страшен и ко всему прежнему привязанности больше нет…
Именно так и понял Вершинин глубокое раздумье Ариши. И еще раз спросил ее о главном, что было уже почти решено в дороге:
— Так едем, Ариш?..
Она долго не отвечала.
— А все-таки это не приведет к добру, — тихим, колеблющимся голосом сказала она, растерянно глядя перед собой. — Счастье, пожалуй, не там, где ты… Не лучше ли
Он отшатнулся. Освещенное лунным жидким светом лицо его казалось бледным, худым. В порыве чувств он схватил Аришу за руку:
— Ну как же быть?
— Не знаю… не знаю, — беспомощно шептали ее губы. — Я запуталась совсем, потерялась…
Удивительно не вовремя скрипнула дверь в ближнем бараке и послышались шаги по лестнице. Пришлось мгновенно разойтись, чтобы не дать повода для новых сплетен.
Глава XV
Рождество
У Бережнова было немало причин стать в эти дни беспокойным. Нынче утром из Ольховского участка пришла телефонограмма: вчерашнее собрание лесорубов сорвали четверо пьяных. В Красном Бору кто-то украдкой напоил лошадь вином и пьяную спустил со двора. Из Медо-Яровки звонили по телефону: продавец до того «расхворался», что третий день ларек на замке. О вербовщике, посланном недавно в Белую Холуницу для набора новой партии плотников, приполз слух: парень загулял, сорит деньгами и «славит по домам». По участкам начали расти прогулы. В седьмом бараке случилась кража: у Проньки Жигана пропала бутылка водки, произошла драка, — наступали «святые» праздники.
Из соседней деревни Варихи валили во Вьяс парни, горланили песни, шатаясь с гармонью по улицам. Пьяная волна уже катилась, потому Авдей и собрал своих подчиненных и долго не отпускал из кабинета.
Эта маленькая комната нынче походила на штаб более, чем в другие дни. Авдей сидел за столом в обычной позе, широко расставив локти по столу; волосы, стоявшие ершом, он то и дело приглаживал, немного хмурые, цепкие глаза его были строги. Вершинина, Якуба, Коробова и других, он спрашивал по очереди, но все его вопросы сводились к одному, главному:
— Готовы ли?..
Якуб здесь человек не новый, живет во Вьясе уже много лет. Он вместе с Наталкиным отцом пришел сюда с Украины и обжился. На постройке одноколейки сперва они рыли песок в карьерах, жили в землянках, спали на голой земле, на костре варили в котелке похлебку. Когда прямая одноколейка протянулась лесами, Наталкин отец поступил в Кудёму стрелочником, а Якуб ушел на лесную работу. Здесь во Вьясе в Ленинский призыв он первым подал заявление в партию, дав клятву идти вместе с нею всю жизнь. («Работу я люблю, и пока сила есть — буду помогать партии», — говорил он тогда на приеме.) Четыре года тому назад жена у него умерла, он стал жить одиноко, вдовцом, — новых корней почему-то не пустил он.
Якуб знает обычаи местного населения и каждый двунадесятый праздник встречает с тревогой. Он не любит вина и на пьяное буйство жителей глядит с отвращением. Не раз доводилось ему бывать свидетелем пьяных уличных свалок, происходивших в деревне Варихе, во Вьясе, и удивлялся тому, как на глазах люди теряли рассудок, переходя от буйной радости к слезам, от душевных разговоров — к драке, от слюнявых лобызаний — к звериной жестокости и кольям.
Почти всегда эти праздники вызывали в «зеленых цехах» заминку, а иногда и разрушения… Недаром, ожидая рождественских праздников, Якуб велел убрать солому от конных дворов, где стоят сто сорок лошадей обоза; поодаль от построек сложил копнами сено, сделал запас воды и кошмой укрыл от мороза; две пожарные машины привел в готовность, и сухие шланги со вчерашнего дня висят на столбах. Кажется, все было готово, чтобы какая-нибудь беда не застала врасплох.