Глухая рамень
Шрифт:
Бережнов одобрительно кивал Якубу, поглаживая пальцами седоватый висок и мельком взглядывая на Вершинина. Недавно заметил он, что лесовод стал удивительно много курить. Нынче, пока совещались, он опорожнил портсигар, хмурился, морщил лоб и больше всех молчал, занятый своими мыслями… О чем он думал?
— Мне кажется, — молвил между прочим Вершинин, — Проньку Жигана надо стукнуть.
— Выгнать совсем? — переспросил Бережнов.
— Да… анархист он, буян. Выгнать сейчас же.
— Почему же именно сейчас, а не после праздников?
Очевидно, Бережнов, не раз вызывавший до этого к себе Жигана, решил применить ту же строгую меру. Речь шла
— Как сказать… лучше от него освободиться поскорее, — настаивал Вершинин, не договаривая чего-то. — Дело в том… у меня есть подозрение, что происшествие с Ванюшкой Сорокиным в делянке — не случайность.
— Едва ли… Не может быть, — не согласился Коробов. — На мой разум так: не гнать его пока — скандал наживем с этими пьянками. Вчера он с Самоквасовым на деревне шатался, и оба вернулись пьяные. Родня там у Самоквасова-то. За обоими следить надо.
Не получив поддержки, Вершинин больше не настаивал.
Бережнов положил руку на плечо бригадиру:
— Ну, Коробов, свое обязательство чтоб сдержать: ни одного прогула на праздниках!.. Вызов ваш почти во всех бригадах принят. Держитесь. А Жигана возьми пока в свою бригаду…
— Не сомневайся, Авдей Степаныч. Кроме Проньки, за всех головой ручаюсь.
На этом директор и закрыл совещание.
Выходя из конторы, они встретили Ванюшку Сорокина, Наталку и Гриньку Дроздова. Курсанты зашли проститься. За спиной Дроздова — бордовая сумка с пожитками и едой на дорогу, у Ванюшки — суковатая палка в руках, как у дальнего пешехода, а Наталка несла его белую сумочку, сшитую своими руками. В верхнем углу на холсте виднелся вензелек «И.С.», вышитый красными шелковыми нитками.
На обоих курсантах новые сапоги, короткие ватники, на Ванюшке неизменный шлем, на Гриньке — барашковый малахай… Так как местный пассажирский приходил в двенадцать ночи, к тому же в Кудёме им все равно пересадка на поезд вятской дороги, — они решили идти пешком, прямо на Кудёму. Здесь не так уж далеко, к вечеру будут на станции.
Вершинин первый протянул им руку:
— Ну-с, желаю успеха. — И повернул домой к щитковому.
Бережнов и Коробов вызвались проводить их дальше.
— Глядите, ребята, в оба, — наказывал бригадир. — Наука, слышь, больно капризная. С ней не шути, хватай за рога, не прохлаждайся… а то обернет вокруг пальца и кукиш покажет.
Ванюшка засмеялся:
— Откуда ты знаешь?
— Слыхал… и опять по газетам вижу. У меня, — по-отцовски погрозил он, наставляя их уму-разуму и сноровке, — у меня никоторый не забывай: в городу развлеченьев всяких наворочены горы, за ними не гонись, не теряй ни часа. Ежели устал, посиди, побегай и — опять за тетрадку. Пили ее, науку-то, и так и эдак, кряжуй, чтобы гоже вышло.
— Так, так, дядя Семен, — поддержала Наталка, — пробери хорошенько, пусть помнят.
— А как же?.. Нам ученых надо. Ну, прощайте. — Он приподнял шапку, кашлянул, вытер усы… Что-то еще хотел наказать старик и поэтому медлил. Потом сказал: — Вернетесь — Ефимку моего подучите. Молод он у меня, стервец, а то бы и его с вами. А Наталку, Ванюшка, не забывай… Хорошая она баба, крыло твердого содержания. Поискать такую.
И Коробов неохотно зашагал обратно.
Посреди поселка стояла ватага парней, загородив дорогу. Были тут все деревенские: пальто нараспашку, шапки набекрень, на шеях шарфы и кое-кто в чесанках с галошами.
Лузгала
Бездельную ватагу курсанты и Авдей обошли стороной молча, и каждый по-своему объяснил косые, недружелюбные взгляды, которыми провожала их ватага.
Пьяная гармонь плакала и заливалась, парни вразнобой старательно пели:
На-ас про-гна-али от девычонок И-и-и побили на задах, Проломили мне головку В двадцати пяти местах.Через два двора жаловалась другая гармонь, и с десяток охрипших голосов заунывно выли:
Изо-ры-ва-ли-и-и юбку нову-у-у И под-би-ли правый глаз. Эх!..Мотив сломался, а припев застукал деревянно, словно кулак в наличник:
Не ругай меня, мамаша, Это было в первый раз.И снова тоскливый, угрожающий вой с кулачным стуком в припеве:
Сербиянка, сербиянка, Сербиянка модная. Эх! Бери ложку, жри картошку, Не ходи голодная.Слушая песню, Бережнов смотрел на Ванюшку и Гриньку, шагавших рядом, и думал вслух:
— Молодежь, а песни-то — дикие, стыдно слушать. И время свое транжирят во вред себе… А ведь если человек смолоду возьмется за разум да пойдет в ученье, сколько полезного может сделать за свою жизнь!.. Недавно прочитал я на досуге про Ломоносова, Ползунова, Кулибина… Ходу им не было, стена перед каждым стояла каменная, а все-таки — пробились… Среди народа русского сколько талантов было и есть — как звезд на небе! В жизни каждого из них много поучительного, вам, ребятки, надо их знать… Читайте побольше, вдумывайтесь, а к себе будьте построже, временем надо дорожить: оно уже не вернется. Самому мне не пришлось в молодости учиться: тоже стена стояла, — не прошиб ее, не перелез, а вам выпадает счастье, ценить это надо… Ну, давайте прощаться.
Он подал курсантам руку, остановившись у крайней избы в проулке, а взглянув в заплаканные Наталкины глаза, сказал:
— А ты не завидуй: по осени пошлю и тебя… Тогда уж пускай Ванюшка погрустит по тебе…
Авдей Степанович повернул обратно, а они — трое — пошли дальше, на взгорье. Несколько минут длилось молчание, а когда вступили в ближнюю к поселку делянку соснового леса, Гринька Дроздов воскликнул:
— Вот она, сорок вторая… Прощай, деляночка, до весны!..
Шагая рядом с Наталкой, Ванюшка прислушивался к лесному шепоту, и было ему в эту минуту и грустно, и весело, а будущее вставало перед ним, как туманная, покрытая лесом голубая гора… Ветер шумит вокруг, а ему кажется: где-то вдали звенят топоры лесорубов и женские голоса тихонько напевают там песню…