Глупая сказка
Шрифт:
Мы шли по аллее из лип и сосен. Качались под ветром ромашки и кусты сирени, сдержанно жужжали пчелы, с лип капал клей. Пахло летом. Корни старых сосен-великанов то и дело перебегали нам дорогу. Я споткнулся об один корень, сбалансировал портфелем и врезался головой в липу. Портфель со страшным грохотом и звоном покатился по дорожке. Наум Захарович поднял его, подержал в руке, будто взвешивая.
– Там ничего не разбилось? – спросил он.
– Там нечему биться, – ответил я, завладевая портфелем и потирая
Вторая мысль пробежала по челу заместителя. Я без труда прочел ее. Мы встретились глазами.
«Бутылки, гад, с собой носишь», – подумал зам.
«Спортивные принадлежности», – мысленно ответил я.
«Врешь. Коньяк».
«Вот еще… Ей-богу, спортивные принадлежности».
«Мог бы и угостить ради такого случая. Негра тебе пристроил».
«Вообще только по праздникам».
«Знаем мы вас. Сейчас отъедешь от ограды, сядешь на лужайке, врежешь коньячку, закусишь холодной курочкой, лимончиком, боржомчиком А то как же… в командировке… Трудимся не покладая рук…»
– Не ушиблись? – спросил зам.
– Благодарю вас. Все в порядке.
– Может, холодный компресс? А то шишка будет.
– Липовая.
– Ха-ха-ха!
Димка сидел за рулем и читал газету «Neues Leben». Он читал сосредоточенно, шевеля губами. Очки в золотой оправе, которые он надел, делали Димку похожим на молодого иностранного ученого. Рядом с «иностранным ученым» на сиденье лежал набор шишек и камней. Изредка Димка отрывался от чтения «Neues Leben» и поверх очков поглядывал на сосну. На сосне из дупла выглядывала мордочка белки. По всей видимости, молодой ученый загнал ее туда при помощи камней и шишек и держал под редким профилактическим обстрелом.
Картина с шофером, читающим через очки в золотой оправе иностранную газету, произвела сильное впечатление на Наума Захаровича.
– Жду вас с негром, – сказал мне заместитель по хозчасти на прощание, с чувством тряхнул руку и, мобилизовав все свое знание иностранных языков, сказал Димке: – Данке шен. Карашо. Битте приезжать еще. Гуд бай.
На что Димка, думая в свою очередь, что имеет дело с иностранцем, ответил:
– Ауфидерзейн.
– Тр-р-р… – затрещала нам вслед обрадованная белка, выскакивая из дупла.
– Какой еще негр? – спросил Димка, когда мы немного отъехали.
– Луи Джонс.
– Луи Джонс?
– Да. Из Гонолулу.
– Из Гонолулу? А зачем он сюда притащится?
– Да так… Мой знакомый. Он тренироваться здесь будет.
Димка втянул голову в плечи и весь обратный путь просидел молча. Его унылый длинный нос излучал такую непроходимую лютую зависть, что мне стало даже немного страшно, как бы он, чтобы прекратить мое безоблачное прекрасное существование, не решил пожертвовать своею черной, никому не нужной жизнью и не врезался нарочно в дерево.
4
– Ты просто
Я лихорадочно стал соображать, где я был. Судя по тону, Мама уже звонила в спортивный зал и, конечно, там меня не обнаружила.
– Я тренировался за городом, – сказал я. – Мне надо было изучить комплекс водных упражнений.
– Ах, водных упражнений! Знаем мы эти водные упражнения! Ты был у НЕЕ!
– У кого это НЕЕ?
– Тебе лучше знать!
– Представления не имею.
– У той… что звонит тебе по телефону!
– Это тебе звонит какой-то… по телефону.
Мы сидели с Мамой в привокзальном скверике и выясняли отношения.
Бабушка, деликатно удалившись в сторону, пичкала Риса булкой и краковской колбасой, купленными в буфете.
– Не хочу краковскую! – орал Рис на весь сквер басом. – Она твердая! Давай докторскую!
– Докторской нету, – жалобно ныла Бабушка, а сама между тем все заталкивала и заталкивала Рису в рот колбасу.
До отхода поезда, на котором Мама должна была уехать в Москву, оставалось двадцать минут.
– Теперь я знаю, что ты за человек, – говорила Мама, роняя слезы на свои голые коленки (результат последних дней, проведенных за укорачиванием платьев). Ты страшный человек! Ты обрадовался, что я уезжаю. Ты настолько обрадовался, что не вытерпел и побежал сказать ей, что я уезжаю. Мол, иди, любушка, иди скорей ко мне.
Проходящие мимо люди с чемоданами оглядывались на нас.
– Как ты не поймешь, что я спортсмен. Мне необходимо тренироваться. И на воде, и на земле.
– Ну вот что, спортсмен, – сказала Мама, вытирая слезы. – Из-за границы я не вернусь.
– Как это не вернешься? – удивился я.
– Так. Перейду в их подданство. Прощай! – Мама встала и направилась к Рису. – Прощай, мой сыночек, – сказала Мама, заливаясь слезами и торопливо целуя Риса. – Я тебе напишу.
– Ага, напиши… И жвачки пришли.
– Какой еще жвачки? – удивилась Мама.
– Ну, этой… жевательной резинки. У нас почти весь садик имеет, а я, как дурак, линолеум жую.
– Ты жуешь линолеум? – поразилась Мама. – Ты что, корова? Это только коровы жуют… как это? (Мама не была сильна в сельском хозяйстве). Пережевывают пищу.
В это время тепловоз загудел. Мама сунула Риса Бабушке и побежала к вагону.
– С дороги напишу!
Я трусил за Мамой следом.
– Послушай… Я тебе все расскажу… Я ездил в Барский заповедник…
– Теперь меня не интересует, где ты крутил шашни!
– Да не шашни! Я ездил… Послушай, глупо же ругаться перед отъездом. Приедешь – я тебе все расскажу. Знаешь, что я придумал!
– Меня это не волнует. Я серьезно не вернусь.
Мама вскочила в вагон. Поезд дернулся.
– Я ездил по поводу комнаты…