Глупая сказка
Шрифт:
– Я больше не могу…
– Залазь…
Рис уселся на мои плечи. Мы двинулись вдоль посадки, производя сильный шум, так как приободрившийся Рис хватал руками ветки.
Вскоре стало совершенно ясно, что мы идем под уклон и что посадка вот-вот должна кончиться: деревья стали мельче, реже, ширина аллеи увеличилась.
Испуганно запищала, сорвалась с большой сосны и низко полетела над землей большая черная птица. Мы нарушили ее ночной покой… Время от времени, разбуженные нашим движением, в кустах чирикали мелкие птахи.
Впереди над деревьями
– Ты подожди немножко… Потерпи… Хорошо? – просила женщина.
Мужчина ничего не ответил, только повернулся на бок.
– Я сейчас…
Женщина, оставив дверь веранды открытой, пересекла двор и, распахнув калитку, вышла на улицу. Накинутый на голову белый в черную горошинку платок зацепился за ветку росшей в палисаднике молодой березки и повис на ней, но женщина не заметила этого. Хлопая длинной черной юбкой, она побежала по дорожке, вьющейся вдоль домов поселка среди пыльного подорожника.
Женщина бежала легко, несмотря на годы. Ее сухая фигурка мелькала между неровно росших вдоль улицы берез и сосен и была похожа на порхавшую веселую черную бабочку. Только один раз женщина остановилась и немного постояла, приложив руку к груди. Потом побежала опять.
Возле нарядного, словно игрушечного, дома женщина остановилась и постояла несколько минут, пока ее дыхание не стало спокойным.
Потом она подошла к ярко освещенному окну, поднялась на цыпочки и заглянула в него. То, что она увидела, наверно, заставило ее немного поколебаться, прежде чем постучать. Но все-таки женщина постучала. Стук получился тихим, но неплотно пригнанное вверху стекло неожиданно задребезжало резко и громко.
Изнутри к стеклу приникло полное круглое лицо и долго вглядывалось во тьму.
– Это я, Захарыч, – сказала женщина негромко, но человек услышал. Лицо исчезло. На веранде послышались тяжелые шаги, заскрежетал засов, дверь раскрылась, и на крыльце появился толстый человек в пижамных брюках и в майке.
– Тебе чего, Васильевна? – спросил добродушно толстяк.
На женщину пахнуло свежей водкой и луком.
– У меня дело к тебе, Захарыч, – сказала женщина.
Захарыч почесал под майкой грудь.
– Какое еще дело ночью? Соль, что ли, кончилась?
– Мне нужен шприц, Захарыч… – почти шепотом сказала женщина.
– Шприц? – удивился толстяк, – Зачем тебе шприц?
– Сделать корове укол.
– Укол?
– Да…
– Заболела, что ли?
– Заболела…
– Так я ее только что видел. Шла со стада веселая.
– Пришла веселая, а сейчас заболела.
– Объелась, что ли?
– Не знаю… Лежит, и слезы из глаз текут. Дай шприц, Захарыч. Лекарство у меня есть… Я сама ей укол сделаю…
– Ты бы лучше ветеринара вызвала.
– Знаешь же… далеко…
Толстяк в задумчивости опять почесал грудь.
– Ну, а чего ты ко мне пришла, Васильевна? Откуда у меня шприц? Подумай.
– Ты же научный человек, Захарыч… Опыты делаешь… Значит, должен у тебя быть.
– Нет
– Ну дай, Захарыч!
Свет из окна теперь падал на голову и лицо женщины. Волосы у женщины были седыми, а лицо сморщенным, изможденным. Тени делали его похожим на маску, которые привозят туристы из экзотических стран.
– Ну дай, Захарыч! Я же знаю, у тебя есть!
– Нету! Отцепись от меня! – Толстяк стал раздражаться.
– Зачем врешь? Ведь есть.
– Ну есть… – сдался толстяк. – Есть маленький. Для мышей… Он тебе не подойдет.
– Подойдет, Захарыч! Подойдет!
– Вот привязалась. Сказал, не подойдет. Это импортный, совсем маленький, мышей колоть. И игла у него золотая… Поняла? Золотая. А ты им корову хочешь… Соображаешь? Забьешь шерстью, поцарапаешь…
– Я шерсть выстригу, Захарыч…
– Вот дура баба! Иголочка-то тонюсенькая, а шкура у твоей коровы – броня! Пусти!
Мужчина вырвал руку и пошел к двери.
– Подожди…
Что-то в голосе женщины заставило толстяка остановиться.
– Ну чего еще? Сказал, не дам, значит, не дам…
– Ради того, что между нами было… – сказала женщина шепотом и опустила голову.
Секунду толстяк смотрел на нее, выпучив глаза, потом рассмеялся:
– Вон оно что… Я уж и думать забыл… Ну рассмешила, Васильевна… А ты еще помнишь?
– Что было – из жизни не выкинешь, Наум…
Захарыч перестал смеяться, грустно покачал головой.
– Да ты посмотри на себя, Васильевна… И на меня… Мы же теперь совсем не те, кем были. Ну насмешила, Васильевна…
– Дашь шприц?
– Нет.
Толстяк решительно повернулся спиной к женщине.
– Постой…
Захарыч обернулся.
– Мне уже скоро умирать, Наум…
– Ну и что? Хочешь исповедоваться? Я тебе не поп. Все там будем.
– Послушай, дашь шприц – я на тебя дом запишу… У меня нет наследников…
Наступило молчание. Потом толстяк медленно спустился на ступеньку и приблизил свое лицо к лицу женщины.
– А ведь, Васильевна, шприц тебе не для коровы… – сказал он, ловя ее ускользающий взгляд.
– Не для коровы? Вот еще… Для кого же тогда? – пробормотала женщина.
– Может, для волка или рыси, – шепнул толстяк, дыша луком, – но только не для коровы…
Мужчина подождал, пока за женщиной захлопнется дверь, поднялся с кровати и вышел из дома. На четвереньках, словно собака, пересек он залитый луной двор, стараясь держаться в тени забора, достиг ближайшей сосны и прижался к ее стволу. Теперь он был в безопасности. Тщательно, фиксируя каждую деталь, каждое движение, как привык за многие годы, человек осмотрел ясно проступавшие в лунной мгле дома кордона, ощупал взглядом тропинку, уходящую от кордона в лес, и затем, уже уверенный, что никого нет, все же еще раз огляделся вокруг.