Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— Где сейчас Крыса? — спросил Хмель.
— Поехал к Багрову, а мне наказал вас проведать. Я часа два покараулю. Коли кто появится, свистну, будто караульщик.
— Дело. Иди карауль, — согласился дядя Ваня.
— От Корнюшина должны быть люди, — напомнил Митя.
— Ну, я пошёл.
Вихров ушёл, остальные вошли в комнату, Буранский запер окна и завесил их одеялами.
— Теперь всё в порядке. Прошу к столу, — Буранский посторонился, пропуская хозяйку, внёсшую кипящий самовар.
Налил всем чаю, хозяин принёс
— Пейте чай — и приступим, — пригласил он.
В наступившей тишине особенно резко прозвучал свисток караульщика.
— Вихров знак подаёт, кто-то идёт по улице. А ну, ребята, помолчим. — Говоря это, Хмель бесшумно выскользнул во двор.
Вскоре залаяла собака, и спустя минуту вернулся Хмель вместе с Каримом и Рустамом. Рустам в узбекском щеголеватом халате, а Карим в форме русско-туземного училища.
— А, связные прибыли, пожалуйте! — Буранский приветливо поздоровался с юношами.
Заговорил Карим. Это был тонкий, высокий юноша с задумчивыми глазами.
— Товарищ Кориюшин просит ещё листовок. К празднованию Первого мая всё подготовлено. Сегодня он переехал на новую квартиру…
— Сходка-то состоялась? — Дядя Ваня внимательно смотрел на Карима.
— И сейчас ещё не закончили. Товарищ Кориюшин послал за листовками и сказал, что накануне Первого мая всем надо собраться у него. Будут разрабатывать план маёвки.
Буранский достал из отдушины вентилятора пачку листовок, передал Кариму.
— Не попадись с ними. А Корнюшину скажи, что Линяев ещё принесёт. Их сейчас печатают.
Пришедшие пили чай, и Рустам рассказал о своём аресте, о тех пытках, которым его собирался подвергнуть Крысенков.
— Счастье твоё, что Калач пожалел хорошенько стянуть тебя верёвками, — сказал Хмель. — Убить гада мало. Притих было — и опять!
— Буран, у тебя проект прокламации набросан? — спросил дядя Ваня.
— Сейчас прочту, быть может, добавим что-либо и передам листовки отпечатать. А кто будет распространить? Надо верных товарищей.
— Проверены. Рабочие Лаптин и Рудин.
Буранский принёс исписанный лист бумаги. Но не успел он его прочесть, раздался тревожный заливистый свист.
— Дуй, ребята, к Корнюшину. Там закончим совещание, — тихо сказал Хмель.
Погасив огонь, все, кроме Буранского и Сулеймана, вышли во двор и перелезли в соседний заброшенный сад.
Буранский снял одеяла, распахнул окно и, обратившись к Сулейману, сказал:
— Почтенный мудрец, твой номер. Начинай!
Сулейман, перебирая струны домбры, звучно затянул:
Не человек, а зверь жестокий тот, Кто не скорбит, когда в беде народ… И тот, кто смерти человека рад, Шакал презренный, ядовитый гад…— Вы не спите, господин Буранский?
— Нет ещё, слушаю газели Навои,
Буранский, успев скинуть пиджак и жилет, подошёл к окну. Там стоял освещённый лунным светом Крысенков.
— Простите, шёл мимо, решил поговорить с вами. Полицмейстер и его жена в восторге от вас. Расхваливали так, что губернатор поручил мне пригласить вас участвовать в благотворительном концерте. Хомутова, говорят, устраивает концерт с участием Громовой в пользу раненых на войне.
— Право, не знаю. Устроители меня не приглашали. Да и выступать на сцене мне труднее, чем в суде.
— Ну, спокойной ночи. Простите за беспокойство.
Крысенков удалился, звеня шпорами, а Буранский тихо выругался.
Далеко за полночь затянулась вечеринка у полковника Багрова. Вернувшийся Крысенков застал винтёров подводящими итоги сражения на зелёном поле.
Обращаясь к подошедшей кругленькой, как яблоко, девушке — старшей дочери Багрова, он галантно раскланялся:
— Ваше поручение выполнено.
— Вы пригласили Буранского участвовать в концерте?
— Он ждёт приглашения от распорядителен вечера.
— О, я об этом позабочусь. Ну-с, господа, ужин ждёт, идёмте!
Она, жеманясь, положила руку на локоть предложенной Крысенковым руки и пошла с ним в столовую.
Там гости, двигая стульями, рассаживались за обильно уставленный всякими яствами стол.
За ужином ротмистр стал в юмористическом духе рассказывать, как он, выполняя поручение очаровательней барышни, помчался к Буранскому. Рассчитывал застать оргию, но там уже никого не было, а хозяин слушал на сон грядущий вопли дервиша.
…Раннее майское утро светло и радостно глянуло на тихий город, утопающий в зелени садов. В конце апреля пронеслись весенние ливни. Посвежел и похорошел город со своими побелёнными к пасхе зданиями, с ароматом кудрявой сирени, выглядывающей из-за серых дувалов.
Тишину радостного майского утра прорезал мощный протяжный гудок Главных железнодорожных мастерских. Сегодня он гудел особенно выразительно, торжественно, могучим металлическим басом, возвещая о скором начале работы.
Едва замолк призыв этого великана, ему откликнулся более мягкий голос гудка временных мастерских Оренбург-Ташкентской железной дороги. Этот пел с радостными переливами, словно обещая что-то радостное, волнующее.
Хотя это были первые гудки, что давались за полчаса до работы, после них будет ещё два, но из улиц и переулков потянулись празднично одетые люди. Они шли за вокзал, туда, где высились громады длинных зданий.
Многие рабочие, стекаясь к своему гнезду, с гордостью смотрели, как в проходную вливались новые волны людей.