Гнев Тиамат
Шрифт:
Элви, не слишком понимая, зачем это делает, шагнула вперед и взяла руку Дуарте. Он воспринял прикосновение как приятный сюрприз. Она встала на колени, ласково улыбнулась, и его взгляд, выплыв из темных вод, где он теперь обитал, нашел ее.
– Нам просто надо вас заснять, сэр, – сказала она. – Это не больно.
Он ответил улыбкой, ласковой и полной невыразимой любви. Нежно пожал ей пальцы и выпустил руку. Элви отступила, уходя из освещенного круга и из радиуса сканирования. Дуарте обвел комнату взглядом доброго короля в его смертный час и остановил
– Хорошо, – сказал Трехо. – Давайте заканчивать, пока…
Дуарте встал, склонил голову движением вспоминающего что-то полузабытое человека. И сделал шаг от кресла. Илич тихо зашипел от досады.
– Так, – сказал Трехо. – Это ничего. Усадите его на место и попробуем заново.
Дуарте остановился перед Кортасаром. С момента срыва Элви ни разу не видела его таким сосредоточенным. Кортасар принужденно улыбнулся и склонил голову. У Дуарте задвигалась челюсть, он открывал и закрывал рот, но произнести сумел лишь слабое «о». Он несильно шевельнул руками, как если бы разгонял дым, и грудь Кортасара вывернулась из спины. Все произошло так медленно и мягко, что Элви не поняла, что видит. Не сразу поняла.
Как будто образ Кортасара был проекцией на тумане, а теперь туман сдуло ветром. Ничто ворвалось ему в грудь, в лицо. А позади выплывали в воздух красные и розовые спирали, серые и белые разводы: словно в воде расходились капли чернил. Комната наполнилась запахом ржавчины. Запахом крови. Кортасар сел на пол, подогнув под себя ноги, а потом с долгим влажным выдохом завалился набок. У него не было левой половины головы от челюсти до макушки. Сердце еще пыталось биться в открытом амфитеатре ребер, но человека не стало.
Они замерли в молчании. Дуарте поднял взгляд: увидел что-то, вызвавшее на его губах детскую улыбку – словно младенец заметил стрекозу и бессмысленно потянулся к ней. Трехо поставил сканер на кровать, развернулся и молча вышел из комнаты, увлекая за собой Элви. Илич тоже вышел, и за ним Келли, плотно закрывший за собой дверь. Все были бледны. Здание содрогалось под ногами в такт сердцебиению Элви. Она с трудом дышала.
– Ну вот, – сказал Илич. – Вот так. Так вышло. Просто так вышло.
– Майор Окойе? – позвал Трехо. Его темное обычно лицо было бледно-серым.
– В жизни ни хрена подобного не видела. В жизни, – выговорила она. – Дерьмо сраное.
– Согласен.
– Он знал, – сказала Элви. – Вот почему. Он узнал про Терезу. Вы ему говорили?
– Что – про Терезу? – не понял Илич. – Что он мог знать про Терезу? Она тут при чем?
– Не будем уклоняться, люди, – сказал Трехо, привалившись к стене. – Мистер Келли, не могли бы вы проводить верховного консула в другое помещение, пока мы здесь приберемся?
С тем же успехом он мог попросить слугу сунуть руку в мясорубку, чтобы проверить, работает ли. Элви не сомневалась, что Келли откажется, но лаконцы были особым племенем. Кивнув, Келли отошел на негнущихся ногах.
– Сделать заявление мы можем и без него, – продолжал Трехо. – Я могу выступить. Как его… военный представитель.
– Его надо пристрелить, – сказал Илич. – Не знаю, что это такое, но уже не верховный консул. Не представляю, что за черт, но единственно разумный способ с ним разобраться – всадить пулю в мозг.
Трехо достал свое личное оружие и, держа за ствол, протянул Иличу.
– Если вы думаете, что его это убьет, прошу.
Помявшись, Илич отвел взгляд. Трехо вложил пистолет в кобуру.
– Майор Окойе?
– Знаю, – отозвалась она. – Опять первоочередное задание. Сейчас же займусь. Но…
– Но?..
– Я помню, вы приказывали Кортасару дать мне полный допуск. Но я не уверена, что он послушался.
Трехо поразмыслил. За дверью что-то брякнуло. Потом раздался глухой удар, словно перевернули какую-то мебель. Им легче было бы перенести шум драки. Трехо, достав ручной терминал, вывел код и что-то в нем подправил.
– Майор Окойе, теперь вы – Паоло Кортасар. Если пожелаете жить в его комнате и носить его белье, добро пожаловать. Выясните, что он ел. Поищите в медкарте вензаболевания. Читайте письма к его чертовой бабушке, мне плевать. С этого момента он для вас – открытая книга. Только найдите в ней что-нибудь полезное.
– Сделаю, что могу, – кивнула Элви.
– И, майор? Я помню, что до этого назначения вы служили по гражданской части. Вы воспитаны не так, как мы, поэтому я кое-что поясню. Если вы скажете еще одно слово о сдаче империи… я отдам вас под трибунал и добьюсь расстрела. Идет война. Правила меняются.
– Понятно, – вздохнула Элви. – В последнее время они то и дело меняются.
– Видит бог, вы чертовски правы, – сказал Трехо и обратился к Иличу: – Полковник Илич, вы со мной. Составим черновик выступления.
Элви выходила из здания государственного совета как во сне. В кошмаре. Даже укусы морозного ветра стали не слишком реальными. «Это шок, – думала она. – У меня эмоциональный шок. Так бывает, когда на твоих глазах умирают люди».
В лаборатории доктор Очида помахал вошедшей Элви и огорчился, когда та не ответила. Она понимала, что надо бы задержаться, поговорить с ним, но не представляла, что скажет. В частной лаборатории – в ее частной лаборатории – Ксан с Карой в клетке коротали время за обычной игрой в слова. Когда она вошла, они прервались, но ни о чем не спросили. Не спросили, что с ней случилось.
На столе Кортасара остался недоеденный сэндвич в коричневой обертке. Элви выбросила его в утилизатор и открыла рабочий стол. Все отчеты и данные, которые накопила за эти недели. Разделив экран пополам, новым допуском вывела данные Кортасара. И свела оба окна в рабочие списки.
Его список оказался на сто восемнадцать пунктов длиннее. Элви ощутила что-то похожее на злость, что-то похожее на страх, что-то похожее на мрачную радость оказаться правой в очень дрянном деле.
– Каков мерзавец, – сказала она.