Год Барана. Макамы

Афлатуни Сухбат

“Поработайте кулачком!”

Поработал. Вначале кулачком, потом, когда она уже не сопротивлялась — всем остальным.

“Жалко у меня еще язык не прошел. Я бы тебе такое показал!”

“А мне и так...” — Девушка пыталась дотянуться до капельницы и немного ее отодвинуть, чтобы этот сумасшедший не опрокинул.

Нет, он не был сумасшедшим.

Дождь прошел, потом еще один, уже без той медсестры. И еще, с лужами цвета кибрайского пива.

Язык выздоровел. Жилищные условия слегка улучшились. Пришел

с работы, поигрывая ключом от новой трешки. Съездили, посмотрели, вздохнули. И комнаты смежные, и ремонт требуется, как ни крути. “Отказывайся, — перекрикивала шум мотора мать, когда они возвращались, — пусть лучший вариант дадут”. Москвич кивал, зная, что лучший не дадут.

Начинались девяностые. После белого Барана явилась черная Обезьяна. Огляделась. Ухмыльнулась. И пошло-поехало. Москвичу уже дважды намекали на язык. В смысле — на незнание государственного. Комсомол испарился, остатки слили с партией, которую тоже переименовали — в Народно-демократическую. Народные демократы слонялись по коридорам, курили, посыпали пеплом кадки с пальмами, пугали друг друга исламистами. Стоял шорох складываемых чемоданов и защелкиваемых застежек. Россия, Израиль, Штаты, куда угодно. Москвич не ходил по коридорам, не сыпал пепел, не думал о чемоданах.

Сидел в кабинете, изучал узбекский.

“Икки дўст, Саид ва Ваня, кучада учрашиб ?олишди.

— Салом, Ваня!

— Салом, Саид! Саид, сен езги каникулни ?андай ўтказдинг?

— Рахмат, жуда яхши! Мен отам-онам билан Москвада бўлдим! Биз Москвада Ленин музейни, Кремлни, Съездлар саройини, Хал? хўжалиги юту?лари кўргазмасини ва бошка ажойиб жойларни курдик...”1 .

1 — Спасибо, очень хорошо! Я с родителями в Москве побывал! В Москве мы осмотрели музей Ленина, Кремль, Дворец съездов, Выставку достижений народного хозяйства и другие удивительные места...”

“Не актуально…” — Откладывал учебник Москвич.

Но что актуально, пока было неясно.

Следующий Новый год они встречали в новой, после ремонта, квартире.

Мать распределяла комнаты: “Тебе вон та комната, которая поменьше. Машку-Дашку — в спальную, а я с матерью — в гостиную, а не приведи боже, помрет, так простора будет, жри — не хочу!”

“Краской воняет”, — подавала голос бабушка.

“Это, мам, твоими лекарствами воняет!” — сказала она, отодвигаясь от Москвича, колдовавшего с бутылкой шампанского.

Бутылка выстрелила, жертв не было.

Наступил год черного Петуха.

“Кукареку!” — кричала мать, чокаясь.

“Кукареку!” — подхватили сестрички.

Даже бабушка покудахтала для приличия из подушек.

“А ты что не кукарекаешь? — Смотрела на него мать. — Сложно, да? Опять свой характер?..”

— А что было дальше? — спросил Тельман, когда тишина стала слишком долгой.

Водитель тронул ладонью Тельмана: дай человеку помолчать.

— Дальше — жизнь. Мать — на пенсию. Бабка помучила еще годик для порядка и — на Боткинское; взял на работе отгул, объяснил

причину. “Сколько лет было?” — “Восемьдесят”. — “Ну, такой возраст, это не похороны, а свадьба”.

— Да, так говорят, — сказала Принцесса.

— Ну, справили ей эту “свадьбу”, стали жить. Мать, то ли от этой смерти, то ли от своей пенсии, совсем скисла. Лежит, уткнется в Дрюона. Давай, говорю, собаку заведем. Как люди, как соседи. Она вроде согласилась, да-да. Через день кота притащила: “Вот!..”

— А с работой как? — спросила Принцесса.

— Работал. Работа была, а платили как... Бизнесом пробовал заниматься.

— Тогда все пробовали, — сказал водитель.

Москвич промолчал.

— А туда вас больше не вызывали?

— Куда?

— Туда! — Водитель ткнул пальцем вверх, в черную пустоту.

Из черной пустоты иногда звонили. Интересовались. Но поработать не звали. Своих тружеников хватало. Москвич до белизны в пальцах сжимал трубку.

“И хорошо, что не зовут”. Пнув тумбочку с телефоном, шел в ванную. Закрывался, проверял в зеркале язык.

Спасался женщинами. Первая была на пять лет старше, обучила его разным чудесам. Чудеса скоро надоели. Потом вторая, третья. Сбился со счета. Считал себя страстным.

Наверх не звали. Звали к каким-то бизнесменам, за вознаграждение. Кто-то из прежних друзей этим и питался. Один раз рядом притормозил Мерс, выставилась воробьиная голова Лаврика.

“Ну да, бизнесмены, — говорил Лаврик, подвозя его. — А какая разница? Половина — наши же, бывший райком-горком. Теперь бизнесмены. Разница, что ли?”

Лаврик ерзал за рулем и оглядывался. На прощание сунул влажную лапку:

“Ну, смотри. Потеряешь квалификацию. С твоим языком я бы…”

Нежно погладил Мерс, оставляя туманный след на лаке.

Москвич вышел ночью на кухню, щурясь от электричества.

Мать скатывает ватман. Остановилась, посмотрела.

“Наверху у этих дети дикие, вчера всю ночь мне по мозгам бегали”.

Москвич отпилил себе пол-яблока.

“Недавно в “Даракчи” рецепт хороший встретила”.

Натянула на рулон резинку для волос.

“Салат "Юрагим"1. Сердце промыть, очистить от жилок…”

1 Мое сердце (узб.).

Москвич с половиной яблока в зубах направился из кухни.

“Хоть бы поговорил с матерью!”

“О салате?”

“А хоть бы и о салате!.. Хоть о салате. Не для себя ж одной готовлю”.

“Я хочу спать, ма!”

“Иди, спи! Дрыхни. Ни денег, ни квартиры, ни продуктов. Только салаты из всякой дряни... Вот что. Хочешь, сиди здесь, я не могу. Завтра же в российское посольство пойду узнавать. Иди, говорю, спи, что встал...”

Салат “Юрагим”.

Сердце промыть, очистить от жилок и отварить в подсоленной воде.

Нарезать небольшими брусочками 1 огурец, 2 помидора, 80 г. сыра, 4 вареных яйца. Уложить в салатник, украсить зеленью.