Год гиен
Шрифт:
— Это даст мне допуск?
Со скорбным вздохом сутулый библиотекарь встал, поправил одежду и исчез в глубине здания. После его ухода чиновник лениво опустился на колени, чтобы развернуть свиток, который читал библиотекарь. Глазам его открылись изображения самого вопиющего сексуального разврата. Рисунки были настолько экзотическими, что Семеркету по его наивности даже трудно было представить подобные позы — не говоря уж о том, чтобы ожидать увидеть такое в свитке, принадлежащем Дому Жизни.
— Ну? —
Семеркет дал свитку свернуться. Когда он догнал Мааджи, библиотекарь указал на полку в отдельной комнате, полную свитков.
— Там, — сказал он и, не дожидаясь новых вопросов, быстро вернулся к своему папирусу.
В комнате «ограниченного доступа» находились еще двое людей. В одном из них Семеркет узнал по бороде ливийца, судя по всему — телохранителя, маячившего рядом со светлокожим господином, который прищурил на чиновника светлые глаза северянина. Хотя человек этот мог позволить себе личную Охрану, он был одет очень просто, а пальцы его оказались в чернильных пятнах. Чиновник увидел, что северянин держит у самого носа древние чертежи какого-то здания, и сделал вывод, что он — зодчий. Заметив, что на него смотрят, человек услужливо передвинул свитки в сторону, чтобы Семеркет мог подойти к полкам.
Они серьезно кивнули друг другу.
Семеркет выбрал свиток с полки, на которую указал Мааджи, развернул его, сел на пол и начал читать. Но минута шла за минутой, и он все больше разочаровывался. Свиток не имел никакого отношения к Таусерт. Это был трактат о ком-то, кого называли «великий преступник из Ахетатона» — видимо, он правил державой несколько столетий назад.
Семеркет отодвинул свиток, раздраженно поджав губы.
Человек, сидевший напротив, близоруко прищурился на него и отложил свои перья.
— Могу я чем-нибудь помочь? Я уже начинаю привыкать к расположению здешних свитков. Если вы скажете, что именно ищете…
— Ну, — с сомнением начал Семеркет, — мне нужно разузнать о некоей царице Таусерт.
— В самом деле? — Человек бросил острый взгляд на него. — Могу я поинтересоваться — зачем?
Семеркет постарался дать туманный ответ.
— Я — чиновник Канцелярии Расследований и Тайн, работаю на министра Тоха и недавно наткнулся на… Ну, в общем, она кое-где упоминалась. Мне нужно узнать побольше, чтобы понять, в чем тут дело.
— Тогда вы, наверное, Семеркет. Тох часто о вас говорил.
Застигнутый врасплох чиновник с разинутым ртом уставился на собеседника. Его всегда удивляло, когда кто-то его узнавал. Не успел он спросить, как зовут этого человека, как тот выхватил у него свиток и засмеялся.
— Мааджи, как всегда, указал не ту полку. Если хотите, я могу рассказать о Таусерт все, что знаю.
— Вы? Так вы — историк? А я думал, что зодчий.
Это
— Зодчий?
Потом этот человек посмотрел на все еще лежащие перед ним чертежи и проговорил, явно забавляясь:
— Из-за этих планов вы приняли меня за… — он со смехом повернулся к ливийцу. Тот тоже улыбнулся. — Что ж, может, я и зодчий, но в придачу немного знаком с историей. В данном случае — с тайной историей.
— С тайной?
— Таусерт была не просто одной из цариц, она стала правящей царицей.
Семеркет вспомнил иероглиф, значивший «божественная женщина», который он обнаружил в царском картуше на канопе.
— И она, должно быть, правила очень давно? Со времен царицы Хатшепсут у нас не было больше женщин-фараонов.
— Вообще-то, она правила всего сорок лет назад.
Чиновник был потрясен.
— Но ведь нет никаких ее монументов, о ней не упоминается ни на одной стене храма. Если бы она правила так недавно, стоило бы ожидать, что о ней будут говорить или хотя бы упоминать.
Человек покачал головой.
— Ее имя вычеркнул из официальных списков правителей фараон Сетнахт.
— Отец нынешнего фараона?
— Он повелел разбить ее статуи на куски, ее имя было стерто везде, где отыскалось. Даже гробница уничтожена.
— Что же она сделала, чтобы заслужить подобную участь?
— Убила собственного мужа, чтобы кроме нее, некому больше было носить красную и белую короны Нижнего и Верхнего Царств. Даже ее племянники умерли загадочной смертью. Но богов ужаснули ее грехи, и они остановили разлив Нила. Разразились голод и чума, война потрясла всю страну. Вот как фараон Сетнахт пришел к власти.
— И она думала, что и вправду сможет преуспеть в своих замыслах?
— О, подобное уже было. Ее собственный отец тоже узурпировал трон. Его звали Аменмес.
Аменмес! Где Семеркет уже слышал это имя? Внезапно он вспомнил — так звали так называемого торговца, от которого Панеб получил канопу с печенью царицы. Во всяком случае, так сказал десятник.
«Как странно, — подумал Семеркет, — что два столь проклинаемых имени — Таусерт и Аменмес — имеют отношение к с десятнику в Месте Правды».
Волосы зашевелились у него на голове, и он почувствовал себя точно так, как в детстве, когда ночью не ложился спать, чтобы послушать истории о духах, которые рассказывали родители.
По крайней мере, рассказ зодчего объяснил, почему имя Таусерт было соскоблено с погребального сосуда, где хранилась ее печень. Насколько же ее презирали, раз даже погребальные принадлежности подверглись осквернению!
Семеркет сделал знак, отвращающий беду.
— По крайней мере, в наши дни мы избавлены от такого зла, — благочестиво пробормотал он.