Год гиен
Шрифт:
Семеркет заметил дверь в дальнем конце комнаты, едва различимую в темноте. Открыв ее, он обнаружил нечто похожее на святилище. Там были собраны изображения богов и богинь, каждое — в собственной маленькой нише. Перед ними оставили гореть священное пламя, благодаря которому в комнате было тепло и светло. В конце концов, Паверо был знаменит своим религиозным пылом и нарочитой набожностью.
Семеркета это не впечатлило. Паверо был просто одним из тех преступников, что рядят свои грехи в пышные одежды набожности. Он уже повернулся, чтобы уйти, но, шагнув в дверь, задел ногой что-то, отлетевшее на другой
Он с любопытством опустился на колени, чтобы их рассмотреть.
«Земля опустошена», — прочитал он, расправив бумагу. Он узнал почерк. Паверо написал эти слова, к тому же недавно, потому что в углу комнаты лежали несколько все еще влажных тростниковых перьев и горшочек с чернилами, а рядом — чистые, аккуратно уложенные свитки.
Многие слова в бумагах были зачеркнуты, а другие переписаны, как будто Паверо усиленно искал нужные выражения.
«Небеса ожесточились против фараона, и боги протянули руки к другому…»
Семеркет выдохнул. Вот истинное доказательство предательства!
Его сердце быстро билось, когда он развернул другие клочки папируса — все это были наброски какого-то большого документа. Хотя он читал фразы не по порядку, выхватывая их с разных кусков, можно было извлечь смысл из всего документа в целом: «Боги протянули руки великому царевичу Пентаура, обойдя тех, кто следовал перед ним…»
Дыхание Семеркета прервалось: Паверо пытался оправдать свержение фараона, выдав это за приказ богов.
«Как это должно быть удобно, — с горечью подумал Семеркет, — так легко распознавать волю небес».
«Теперь мы должны напрячь наши руки для того, чтобы вырвать страну из власти нарушителя. Он и его любимцы разлетятся, как синицы и воробьи перед соколом. Мы вернем золото, серебро и бронзу державы, которые он водрузил у ног своей азиатской шлюхи…»
— Азиатской шлюхи, — вслух прошептал Семеркет, ощутив в этих словах холодное влияние царицы Тийи.
Преданность фараона его северной жене-хананеянке, царице Исис, была выбрана ее южной соперницей, как оправдание восстания. Из этого Семеркет сделал вывод, что письмо, вероятно, предназначалось главам южных семей. Он видел, насколько искусно Паверо и Тийя играли на старых предубеждениях против былых колоний. И — какое лицемерие! — пока брат с сестрой обвиняли фараона в расточении богатств державы на его чужестранку-жену, сами они грабили гробницы царственных мертвых, не щадя даже могил собственных предков.
«Все боги и богини посетили своих оракулов, — прочитал Семеркет в другом скомканном куске папируса, — и изъявили свою волю: соберите народ! Разожгите враждебность, чтобы поднять восстание против своего господина! Объявите о наступлении в державе новой зари!»
Последние куски папируса оказались списком, в который входило примерно пятьдесят имен, с методичными примечаниями Пасера. Семеркет не мог утверждать наверняка, перечислены ли в этом списке заговорщики, но это было вполне вероятно. Имена были выстроены по рангу, от полководцев до смотрителей казначейства, от царских чародеев до хранителя фараонова котла. В списке имелись даже имена двух библиотекарей Дома Правды — Мессуи
Однако большинство имен принадлежали маленьким людям — дворецким, поварам, писцам, трудившимся в храме Диамет.
При первом просмотре Семеркет пренебрег было ими, выкинув из головы, но потом понял — хотя они не знаменитые и не могущественные люди, зато, вероятно, самые опасные из списка заговорщиков. Это «мыши», крошки, которые обладали свойством быть невидимыми, могли приходить во дворец и уходить из него в любое время, не будучи замеченными. По всей вероятности, они тайком доставляли письма адресатам.
Прочитав список второй раз, Семеркет начал улавливать еще одну особенность, которую сперва не заметил. В пометках рядом с именами Паверо периодически указывал, что такой-то и такой-то человек является братом «Хасор, царской жены второго ранга» или же отцом или дядей «Ипет, царской жены четвертого ранга» и так далее. Вообще-то термин «царская жена» так часто встречался в списке, что Семеркет внезапно понял: если это и вправду список заговорщиков, затвор, должно быть, вызрел в самом гареме фараона!
Тогда ясно, что не только Тийя, но и все южанки из числа жен фараона стоят за этим заговором. Семеркет внезапно почувствовал прикосновение вод лагуны, вспомнив, что сказала Тийя, когда он прятался под ее лодкой… Что же она сказала… «Я буду ждать фараона в гареме…»
Правда врезалась в него, как топор: убийца властителя совершит покушение в том месте, где меньше всего стали бы искать, куда не осмеливалась пройти даже личная стража правителя. Львица снова изготовилась к прыжку. Однако на этот раз ее добычей станет орел.
Семеркет расстроено потряс головой. Он знал, что удивляться не следует — в конце концов, уже происходило нечто похожее. Бабка Тийи, Таусерт, убила своего мужа, — и по той же самой причине.
Чиновник аккуратно сложил куски папируса и спрятал их в кушак. Выскользнув из святилища, он молча вернулся к занавешенному проему, открывающемуся во внешний холл. Он знал — следующая задача состоит в том, чтобы найти наследного царевича и доставить в безопасное место. Прежде всего, нужно позаботиться о законной преемственности трона. Пентаура никогда не провозгласят фараоном, пока наследник жив. Его безопасность была сейчас даже важней жизни самого фараона.
Семеркет спешил по темным плитам пола храма Диамет, отставляя позади один за другим залы со множеством колонн — залы, чьи голубые своды были украшены золотыми звездами. Хотя ветер стал меньше, через открытые внутренние дворы Семеркет мельком видел черную бахрому облаков, движущихся над долиной Нила.
Слуги все еще работали, убирая обломки, оставленные ураганом. Время от времени они кидали на Семеркета потрясенные взгляды, когда тот быстро проходил мимо — их поражали его окровавленный лоб и грязная набедренная повязка. К счастью, никто его не окликнул. Семеркет впервые заметил, что знак, который ему вручил министр, исчез.