Год маркетолога
Шрифт:
– Стейк по-флорентийски, – добросовестно доложил повар.
– А вы во Флоренции были? – спросил Андрей.
– Нет.
– И кто вас учил готовить? По-флорентийски?
– Так приезжал один итальянец тут, когда открывались, да хозяин выгнал его через две недели – пил больно много.
– То есть никто не учил?
– Получается, что никто, – виновато признался повар и совсем раскраснелся.
– В армии-то поваром служил? – не унимался Андрей.
– Ну да.
– А потом, значит, прямо сюда и сразу
– Могу, – улыбнулся повар.
– Ну и лепил бы. И самому в радость, и людям приятно. Пельмени-то мама учила?
– Бабка.
– Ну вот, всему учиться надо. Тебя как зовут?
– Витек.
– Давай, Витек, удачи тебе, – и он встал и протянул повару руку.
– Спасибо вам, – искренне сказал Витек.
– Спасибо вам, – радостно подтвердила подошедшая женщина-метрдотель. – Заходите к нам еще, – и сама вдруг засмеялась.
– …Вот так из дурацкой ситуации получилась хорошая и смешная, – это я заканчивал уже для Насти. И рассказ мой, и вообще все слова в ее присутствии казались такими же пресными и сухими, как тот флорентийский стейк. О чем я тоже ей сказал.
– Это ты так чувствуешь или просто заигрываешь со мной? – спросила Настя, поигрывая кольцом на пальце.
– Чувствую. Я могу тебя спросить?
– Конечно. Почему я позвонила?
– Да.
– И какие версии?
– Версия всего одна, и та очень слабая. У тебя оказался свободный вечер, что-то сорвалось, ты перебирала, кому позвонить, но все равно не понятно, почему я. Считай, что у меня нет версии.
– Можно, я не буду сегодня объяснять? – мне показалось, она сказала это немножко даже с грустью, но главным было это неожиданное «сегодня». То есть она предполагала, что может быть еще и другой раз?
– А ты как оказался вечером свободен?
– Жена уехала в командировку, – честно сказал я.
– Значит, у тебя совсем свободный вечер?
– Да.
– Пошли в кино. Ты ходишь в кино?
– Ну да, иногда.
– А я очень люблю. Я часто одна хожу.
– Да ладно…
– Правда. Ты ведь ничего обо мне не знаешь, а то, о чем думаешь, – все неправильно.
– А что я думаю неправильно?
– Ну, вот видел, как меня в аэропорту встречают, – подумал что-то. Очень много стереотипов. У всех. У тебя тоже.
– Ух ты, – сказал я, – так нельзя. Это нечестно.
– Что нечестно?
– Нельзя быть такой красивой и такой умной. Ты представляешь, сколько женщин ты обделила? И тем и другим.
– Значит, так надо, – спокойно сказала Настя, закидывая пальчиками в рот свежую ягоду ежевики, – я все-таки уговорил ее съесть хоть что-нибудь. – Я же в этом не виновата. И потом, думаю, что не такая уж я и умная, просто много с умными людьми разговаривала.
– И не такая уж красивая, – я чуть-чуть решил подразнить ее.
– И не такая
– То есть ты серьезно так думаешь?
– Да. Красота – это другое совсем. Вот Софи Лорен знаешь? Вот это красота.
– Нет, не знаю.
– Правда? Разве такое бывает? Ты что, кроме маркетинга своего, ничего больше и не знаешь?
Вот это интересно. Двадцатилетняя девушка, блондинка, потенциальная героиня всех анекдотов, задает мне вопрос, который мне самому и в голову не приходил. А что я вообще знаю, кроме своей работы?
– Я тебя не обидела? – тихо спросила Настя. – Это есть у меня такое – что думаю, то и говорю. Ты, наверное, много еще чего знаешь и умеешь – в теннис играешь, на горных лыжах, может, даже в гольф… Английский, наверное, хорошо знаешь, может, еще французский или испанский.
– Угу, – кивнул я, соглашаясь.
– Значит, все-таки обиделся?
– Почему испанский? – спросил я.
– Не знаю, мне кажется, так полагается – английский обязательно, уже потом французский или испанский. Так ведь для работы лучше.
– Откуда ты все это знаешь? – не выдержал я. – Ты не можешь этого знать. Кто-то умный и взрослый тебе рассказал это все и много еще чего, и ты запомнила, а теперь сидишь и рассуждаешь, блин, какие языки лучше знать для работы.
– Костя, не злись, – она накрыла мою ладонь своей, – ну рассказал мне кто-то или сама я поняла, чего ты? Вся Латинская Америка, кроме Бразилии, говорит по-испански, во скольких там штатах в Америке испанский – первый язык? Я же работаю, езжу, вижу… Если меня в аэропорту встречают – это же не значит, что я дура. Не злись. Я не хочу. – И потом, после паузы, заполненной тишиной пустого ресторана: – Мне хорошо с тобой тут сидеть, не хочу, чтобы ты злился.
Она и потом не раз удивляла меня тем, что вот так спокойно, не заботясь о произведенном впечатлении, могла говорить то, что думает, – и не было больше игры в слова, ты или входил в очерченный ею круг, защищенный невидимой стеной от зависти, ревности, обмана и лицемерия, или с удивлением обнаруживал, что пробило уже двенадцать и все волшебство исчезло, потому что оно тебе просто приснилось.
– У меня квартира тут недалеко. Хочешь, поедем ко мне?
Как я хотел это сказать или услышать, и как я боялся это сказать или услышать. Такая из сказки принцесса с маленькой короной на голове останавливает твою машину, слегка приподняв руку, обтянутую длинной, до локтя, перчаткой, и, смущенно улыбаясь, просит подвезти до ближайшего супермаркета… Так не бывает. Так не бывает даже в кино. А со мной это случилось. И я сказал: «Конечно, хочу». Она еще спросила: «У тебя не будет проблем?» И я храбро и безрассудно ответил: «Нет».