Год, прожитый по-библейски
Шрифт:
Не надо быть Маймонидом [147] , чтобы понять происходящее. Я изображаю Авраама для петушка-Исаака. При этом у меня нет и крохи Авраамовой веры. Я испытываю приступ тошноты и ослабляю захват. Петушок вырывается и припускает по улице. Эпштейн бежит за ним, хватает и возвращает птицу мне. Я снова глажу ее по голове.
– А теперь повертите им сверху.
Это самая странная часть ритуала капарот – надо три раза осторожно описать птицей круг в воздухе.
Эпштейн держит для меня молитвенник, чтобы я мог прочесть: «Это моя замена». Я говорю: «Это мой заместитель, мое искупление. Курица
147
Моше бен Маймон, или Маймонид, (между 1135 и 1138–1204) – выдающийся еврейский философ, богослов, раввин, врач и разносторонний ученый. Прим. перев.
Следующая остановка – кошерные мясники. Их трое, они стоят на платформе за прилавком и напоминают очень жестоких аптекарей. На них черные мусорные мешки для защиты от брызг крови. Силы небесные, сколько же крови! Земля залита, на лицах пятна, перчатки намокли. Запах крови так силен, что девушку в очереди, кажется, вот-вот вырвет. Стоит ли устраивать такое в эпоху птичьего гриппа?
Я отдаю петушка мяснику. Он берет его, перекидывает назад, загибает шею и наносит три быстрых удара ножом. Птица мертва – вот и все.
Мясник швыряет моего петушка в перевернутый дорожный конус, где он останется, пока вся кровь не вытечет из тела. Затем он будет ощипан, упакован и отправлен нуждающейся семье где-то в Бруклине.
Меня отпихивают от прилавка. Я все еще в объяснимом для горожанина ступоре: петушок был жив, и вот: три удара ножом – и он мертв. Эпштейн что-то говорит, но я не могу сосредоточиться. Я ошеломлен.
Как я уже говорил, теперь я иначе смотрю на жизнь. Если вы благодарите Бога за каждую небольшую радость – каждый раз, когда едите, просыпаетесь, делаете глоток воды, – вы неизбежно начинаете испытывать благодарность за саму жизнь, за невероятный и чудесный факт вашего существования.
Я действительно восхищаюсь чувством, которое олицетворяет капарот. Полезно получить напоминание: вот я бегу по улице, а вот, спустя минуту, меня уже нет в этом мире. Жизнь так абсурдно дорога и коротка. Однако сам метод меня не восхищает. Если бы я воспитывался хасидами, мне легче было бы с ним смириться. Но, как говорит рабби Ботеах, вне контекста он кажется варварским. Если я когда-нибудь еще решусь на капарот, то поступлю как тетя Кейт. Иные ортодоксальные евреи, включая ее, практикуют менее дикую, но тоже одобренную версию капарота. Вместо домашней птицы они берут деньги и машут ими над головой.
По дороге к метро запах кур выветривается. И я благодарю Бога за то, что Он отменил необходимость приносить ритуальные жертвы ежедневно. И с курицей пришлось несладко. А мысль попробовать с козой или быком вызывает у меня ужас.
…И виноградника твоего не обирай дочиста, и попадавших ягод в винограднике не подбирай; оставь это бедному и пришельцу.
День 135. Стол в нашей гостиной теперь занимают четыре больших терракотовых горшка, куда я посадил огурцы. Это чахлые, едва живые огуречные побеги.
Я пытаюсь хоть как-то заниматься сельским хозяйством, потому что с ним связана масса библейских законов. Я купил в интернете огуречные семена (евреи ели огурцы, а также
Огурцы действительно появляются – каждый вырастает размером с витаминку. И быстро умирают. Не знаю почему. На сегодняшний день я вырастил и убил больше тысячи крошечных, шипастых и несъедобных огурчиков.
Я надеялся оставить огурцы для «сбора остатков». Эта одна из моих любимых идей в Библии. Ее суть такова: убирая поле, не уносите все. Оставьте немного несобранного урожая по углам. Тогда бедные смогут подобрать его.
Это прекрасное правило, основанное на сострадании. Более того, оно вознаграждает за работу спустя рукава. Отчасти оно также отражает тот факт, что в конечном итоге земля принадлежит Богу и вы заботитесь о Божьих детях. Его даже называют первой системой социального обеспечения.
Также правило может принести неожиданные блага. Как, например, в прекрасной романтической истории из Книги Руфь в Ветхом Завете. Руфь была обнищавшей иностранкой, которая последовала за свекровью Ноеминью в Израиль. Чтобы выжить, Руфь собирала оставленные колоски ячменя. Однажды богатый владелец этой земли, человек по имени Вооз, увидел, как Руфь поднимает колоски, и был сражен наповал. Когда она узнала о его страсти, то искупалась, умастила тело благовониями и проникла в его комнату, чтобы лечь у его ног. (Некоторые считают, что эта фраза – эвфемизм и на самом деле она легла в другом месте.) Вооз был очень удивлен, но доволен. Скоро они поженились – а началось все с заповеди оставлять часть урожая.
В любом случае надо придумать, как выполнить это чудесное правило, раз уж эксперимент с огурцами потерпел фиаско. Думаю, его можно обобщить и свести к правилу «подавать бедным». Но я и так это делаю, платя десятину и выполняя другие заповеди. Здесь же несколько иной смысл.
Я решаю найти способ, подходящий для современных условий. Это трудно. Если я схалтурю, работая над статьей для Esquire, бедным это не поможет. Зато редактору придется добавлять возраст Скарлет Йоханссон и расставлять наречия по местам. Но потом у меня появляется идея: что в моей жизни больше всего похоже на сбор урожая? Поход к банкомату. Что если я буду оставлять рядом с банкоматом двадцать долларов каждый раз, когда беру двести? Я делаю так два раза, и вроде бы дело идет на лад. Хотя у меня появляется тошнотворное чувство: мне чудится, что вслед за мной всегда приходит Рон Перельман [148] и использует мою банкноту в качестве салфетки.
148
Рональд Перельман (род. 1943) – американский бизнесмен, миллиардер, один из богатейших людей США и мира. Прим. перев.
Поэтому я придумываю новый план: если случайно уроню что-нибудь ценное на улице, то и оставлю там. На все Божья воля. Не стану ничего поднимать.
Может, я сам себя накрутил, но несколько дней я не роняю ничего – ни монетки, ни даже пушинки. Но вчера я вытащил бумажник на углу 81-й и Коламбус, и мятая пятидолларовая банкнота упала на мостовую. Смотрю на нее секунду и иду дальше.
– Простите, сэр!
Поворачиваюсь. Женщина держит в руке мою банкноту.
– Вы уронили.
– Ничего, – говорю я.