Год жизни
Шрифт:
Недалеко от промывочного прибора Шатрова Лавру-хин остановился посмотреть шурфы. Оттаивание продолжалось. Глубокие земляные колодцы потеряли правильную круглую форму. На дне их кучами громоздилась земля. То там, то здесь с глухим шорохом осыпались камни, песок. Один раз оторвалась и упала большая глыба. Еще неделя-две — й все шурфы обрушатся.
Злой, наэлектризованный, отыскивая повод пошуметь, Лаврухин подошел к прибору. Но здесь не к чему было придраться. Ровно и мощно падал с колоды коричневый пенный поток воды. Ни на минуту не обнажалась лента транспортера. Шатров копался в механизме питателя, о чем-то весело шутил с рабочими.
По общему мнению, Алексей и Нина чудом уцелели во время массового взрыва. Весь
Оставаясь незамеченным, Лаврухин прилег на землю, наблюдая за Шатровым. Инженер возбуждал сильное любопытство у Мефодия Лукьяновича, оставаясь для него неразрешимой загадкой. Лаврухин не мог понять мотивов поведения Шатрова, образа его жизни. Инженер, человек с высшим образованием. Заслуженный офицер, орденоносец. Приехал на хорошую должность с приличным окладом. Горное дело знает, толковать нечего. Чего бы еще? Нет, взялся воевать с Крутовым. А что ему в этих работягах? Сегодня он здесь, на следующий год — на другом прииске. Чудно! Жена ушла, сам заболел, чуть из партии не вылетел — не кается. Слышно, опять что-то с Арсла-нидзе затевает. Ходит по баракам, книжки читает. Вон он, пересмеивается с чумазым слесарем. Нашел себе товарища... И они-то, грязные черти, его любят! Попробуй затронь Шатрова, все за него горой. Или взять последний случай — кинулся как ошалелый девчонку спасать. Свободно же мог угробиться. А за что? Если б ему сто тысяч деньгами посулили или бы орден хотя б предвиделся за геройство... А то так, за спасибо. Партиец? Так есть люди, и в партии состоят, и все у них по-человечески. Вот хоть бы Норкин: заколачивает деньгу на книжку, дотягивает до пенсии, на рожон де лезет, слушается Крутова. Все ясно, понятно.
Никакого вмешательства Лаврухина не требовалось, но, чтобы засвидетельствовать свое появление, он все же подошел к транспортеру, осмотрел ролики. Шатров выбрался из-под бункера, нахмурясь пошел навстречу Лав-рухину. Сейчас же Мефодий Лукьянович загадал: если Шатров поздоровается с ним, Крутов оставит его, Лаврухина, начальником участка. Инженер не поздоровался.
— Мефодий Лукьянович, Чугунов посоветовал, как спасти шурфы от обрушения.
— Да? Как? — так и кинулся к Шатрову Лаврухин. Кинулся и даже рот приоткрыл, словно готовясь прихлопнуть им на лету известие.
— Надо нарубить веток стланика и плотно прикрыть ими шурфы. Тогда они не будут оттаивать. Солнце не достанет. Чугунов говорит, они с Лисичкой всегда так делали.
«Шут возьми, как просто! А мне в башку и не втемяшилось»,— подумал Лаврухин, вслух же небрежно сказал:
— Старо. Возни много. Я думал, он что-нибудь получше придумал. А в общем ладно. Пошлю рабочих стланик рубить. «Что, съел? — мстительно подумал Лаврухин.— Думал, благодарить тебя буду?»
Но инженер, по-видимому, и не ожидал от Лаврухина никаких изъявлений благодарности. Он уже отошел от него, занялся насосом. Шатров плохо переносил даже короткое общение с Лаврухиным. При всякой встрече с ним Алексей испытывал чувство гадливости, смешанной с недоумением. Как могли жить в Советской стране такие люди, без высокой ясной цели в жизни, без любви и увлечения своим трудом? Каждый раз, сталкиваясь с людьми, подобными Лаврухину, Алексей вскоре же начинал тяготиться разговором с ними. Его тянуло прочь от них, на свежий воздух.
— Вставай, лежебок! В контору пора.
Марфа Никаноровна стащила с мужа ватное одеяло. Он забурчал, но взглянул на часы и заторопился: сунул ноги в домашние шлепанцы на войлочной подошве, подошел к рукомойнику, взлохмаченный, тонконогий в трикотажном сиреневом белье.
Марфа Никаноровна встала уже давно.
Доверием, оказанным ей женщинами, Марфа Никаноровна очень гордилась. Несколько раз она даже заметила, не без ехидства, мужу: «Так-то, Леня. Меня начальником выбрали, а тебя из парторгов на вороных прокатили. Что я говорила? И правильно. Какой из тебя парторг? Куда Крутов с копытом, туда и ты с клешней. Ни сознательности, ни твердости».
Позавтракали молча. У конторы разошлись. Норкин направился в свой кабинет, Марфа Никаноровна — к прибору. Сегодня предстоял большой день. Освободился один бульдозер. Крутов обещал отдать его женщинам. Это означало — долой тачки, трапы, лопаты. Большинство женщин, кто захочет, можно будет перевести на рытье шурфов. Тяжеленько, зато там заработок повыше.
По дороге Марфа Никаноровна зашла за Феклой.
Никто не работал с большим усердием, чем глухонемая. Любо было смотреть, как, проворно действуя лопатой, она насыпает тачку — гора горой, бегом катит ее по узким трапам-доскам, нигде не оступаясь, и ловко опрокидывает над бункером. Прошлая жизнь с Галганом представлялась Фекле безобразным сном. Казалось, долгое время она плыла в мрачном туннеле. Ее тащило, било об осклиздые стенки и вдруг вынесло на простор голубой ласковой реки с зелеными берегами, залитыми солнцем. Фекла изменилась даже внешне—-загорела, приобрела уверенную осанку, выступала плавно и важно. Теперь она первая хохотала над нечаянно перевернув-
шейся тачкой, вечными проделками Дуси, которая тоже работала на приборе.
В полдень у прибора появился Неделя, прямо из шахты,— в брезентовой куртке и широкополой шляпе, осыпанной каменной пылью. Под мышкой, как тросточка у щеголя,— бурильный молоток. Женщины приветливо заулыбались, глядя на Тараса. Все любили его той бескорыстной любовью, какой русские люди .награждают силачей. Дуся потащила Тараса за рукав к себе. Он послушно следовал за шустрой проказницей добродушно ухмыляющийся, смущенный общим вниманием. Дуся заставила Тараса насыпать грунт в тачку, сама вскочила сверху, и Тарас быстро покатил ее по доскам под смех женщин. Над бункером он резким движением перевернул тачку, но Дуся успела-таки соскочить с нее и залилась хохотом, приплясывая, показывая Неделе розовый язык.
Тарас не сделал даже попытки поймать насмешницу— он прекрасно знал, что это ему никогда не удастся, и поднялся на эстакаду по скрипучим доскам. Рядом бежала пустая резиновая лента транспортера. Лишь редкие кучки грунта виднелись на ней. Тарас пренебрежительно хмыкнул. «То ли дело бульдозерный прибор».
На верхней площадке бурильщик остановился. Солнце светило усердно, но грело уже не с прежней силой. Порывами налетал холодный ветер. Внизу, в складках полигона, двигались женщины. Тарас внимательно поискал глазами, но нигде не нашел Клавы. «Зачем она велела прийти?»
Протекло полчаса. Внимание Тараса привлек далекий лязг гусениц. Где-то шел трактор. Лязг приближался. Тарас лениво повел взглядом и увидел: на крутой отвал взбирается бульдозер. Могучая машина лезет почти вертикально. А за ее рычагами маленькая фигурка. Капелькой крови алеет косынка. Клава?
Саженными скачками Тарас сбежал с эстакады, пустился навстречу бульдозеру. Гремящая машина, выпятив вперед панцирную грудь, быстро надвигалась на него, все увеличиваясь в размерах. Сверху на Тараса смотрело счастливое и гордое лицо Клавы. Вольный ветер трепал и рвал с головы красную косынку. Девичьи руки уверенно сжимали стальные рычаги. С грохотом упал тяжелый нож, врезался в землю, вздыбил ее и погнал перед собой к бункеру прибора живую земляную волну.