Год жизни
Шрифт:
В бесчисленных книгах поэзией и прозой воспета любовь. И никогда, покуда жив род человеческий, не перестанет звучать гимн любви, началу всего сущего.
Алексей полюбил Нину. Это любовь послала его навстречу взрыву на полигоне. Это любовь окрашивала теперь собою всю жизнь Алексея. Что бы он ни делал, Нина входила радостью в его мысли. Сколько раз среди дня молодой инженер отрывался от работы, прислушивался к какому-то неясному, но сладостному приливу внутри: «Что случилось? Да, Нина...»
Теперь для Алексея не существовало
После того, что произошло на полигоне, Алексей и Нина, не договариваясь, как-то само собой, перешли на «ты». Ни одного слова о любви между ними еще не было сказано. Оба боялись заговорить о ней, коснуться того чудесного, что пело в их душах. Но и молчать Алексею становилось все труднее.
В этот вечер, сидя дома, подперев голову рукой, Алексей в раздумье чертил пером профиль Нины, вслух произносил имя любимой, наслаждаясь его звучанием. Очнуться его заставил звучный бой стенных часов в желтом деревянном футляре. Десять часов! Пора ужинать. Евдокия Ильинична не любит кормить поодиночке.
У Черепахиных было шумно. Тарас стоял посреди комнаты, руки в боки, и заливался хохотом. Глядя на него, смеялись Клава и Нина. Никита Савельевич пытался остановить их, но и у него щурились глаза, прыгала борода.
— Ой, не могу,— стонал Тарас.— Уронила меня бид-на маты с шестнадцатого этажа.
— Что тут у вас, аттракцион смеха? — в недоумении спросил Шатров, невольно задерживаясь взглядом на смеющемся лице Нины с ямочками на щеках, поддаваясь общему веселому настроению.
— Это все Тарас,— махнул сложенной газетой Никита Савельевич в сторону Недели.— Эк его разбирает! Смешинка в рот попала. Вон, вон, того гляди, лопнет. Да будет тебе, Тарас! Где в нем столько смеху помещается? — с беспокойством продолжал Черепахин, обращаясь к Шатрову.— И главное, Алексей Степаныч, ничего смешного! Американский министр обороны Форрестол прыгнул из окна шестнадцатого этажа морского госпиталя в Вашингтоне. Пишут, выскочил как был — в больничном халате...
Но Тарас не дал говорить Черепахину.
— В белом халате... летел, как ангел... и мотузочки сзади тюлюпались, навроде крылышков,— с новой силой грохнул Тарас,— а вдарился как черт!
Евдокия Ильинична, вошедшая с подойником в руках, застала очень живописную картину. Прошло немало времени, пока все успокоились и Клава начала накрывать на стол.
— Вот ты заливаешься, Тарас,— мягко выговаривала она своему жениху,— а гляди, чтоб на экзамене плакать не пришлось. Скоро в вечернюю школу. Ты мне что обещал? Я твое желание выполнила, перешла на бульдозер. И ты должен учиться.
— Буду, мое
— Ох уж, академик! — шутливо дернула Тараса за ухо девушка.— Скажи, хоть бы семилетку одолел!
Шатрова волновало интимно-дружеское обращение Клавы с Тарасом.
Он мысленно ставил себя на его место, а Нину — на место Клавы и краснел от своих мыслей. Но у Тараса и Клавы все было решено. В сентябре они едут в Атарен , а возвратясь, празднуют свадьбу. А у него...
— Скоро, мать, кормить нас будешь? Кишка кишке кукиш кажет,— сказал Никита Савельевич, втягивая живот.— Вот, погляди, вконец отощал.
— Не я тебя, ты меня тридцать лет кормишь,— отшутилась Евдокия Ильинична, ловко нарезая аппетитными ломтями поджаристый хлеб домашней выпечки.— А за что — не знаю.
За стол уселись все сразу. Рядом с Ниной — Шатров. Но ему не суждено было в этот вечер поужинать. Едва он взялся за ложку, как в дверь постучали. Вошел рабочий с прибора Шатрова, мокрый, запыхавшийся.
— Алексей Степаныч, колодец прорвало! Вода от насоса уходит. Прибор стал.
Шатров выскочил из-за стола.
— Да поешь, Алеша, успеется,— всполошилась Евдокия Ильинична,— не пожар-те, за минуту ничего не подеется.
— Нет, нет, Евдокия Ильинична. Провороним воду, и план уплывет.
Старушка взяла два ломтя хлеба, проложила их ноздреватой пластинкой сыра и сунула в карман инженеру.
— Хоть там, голубчик, закусишь.
Уходя, Шатров не утерпел, попрощался с Ниной отдельно.
Открыв дверь, инженер на секунду отступил назад, поежился. В темноте ночи шумел проливной дождь. Блестели налитые водой колеи. Подтянув повыше голенища сапог, Алексей шагнул вперед.
После ужина, чтоб не идти под дождем, Нина легла спать вместе с Клавой. Евдокия Ильинична убрала посуду, подсела к мужу.
— Ты ничего, отец, не примечаешь?
— А что?
— Сдается мне, Алеша к Ниночке тянется. Не так чтобы явственно, а все же таки... То на лицо зарумянится, то глаза отведет, будто и не глядит, а самого так и подмывает, сердешного...
Никита Савельевич с добродушной усмешкой обнял жену за плечи.
— Поздно же ты, мать, разглядела! Давно промеж них любовь. Думаешь, с чего он тогда кинулся под взрыв?
— Дай-то бог,— перекрестилась Евдокия Ильинична.— А я бы никого другого и не пожелала Ниночке. Такой Алеша добрый и славный. Ведь не кто, он ее спас. В глазах смерть стояла.
4
Погода испортилась. Третий день шли злые непрерывные дожди. Зоя сидела в огромной пустой квартире и уныло смотрела в окно. По стеклу, точно слезы, катились крупные капли. Монотонно барабанило по крыше. У крыльца слабо шелестел глянцевыми листьями молоденький тополь. Сквозь дождевую дымку редко-редко мелькали фигуры прохожих в островерхих капюшонах. Тоска!