Год жизни
Шрифт:
Вышел на самостоятельную дорогу и Тимофей. Он устроился кладовщиком в артели инвалидов, занятой пошивом телогреек, ватных брюк и шапок. Оклад кладовщика был мизерным, но Тимофей не смущался этим. «Одни дураки на зарплату живут».
Молодая Советская страна мужала, широко расправляла крылья перед огромным полетом. По ковыльным Степям Казахстана пошел черный паровоз Турксиба. распугивая сторожкие конские косяки и караваны верблюдов. В амурской тайге пролегли дощатые тротуары города юности. С конвейеров автомобильных и тракторных заводов двинулись лавинами умные машины. Под самое небо поднялись гигантские трубы химических, металлургических и прочих заводов, что
Народ рос. А Галган угрюмо и недоверчиво, исподлобья приглядывался к потоку жизни, который бурлил вокруг него. Он считал себя несправедливо обиженным. Его обнесли за большим советским столом! Разворачивая газеты, он читал о людях, которые получают от государства премии, ордена, едут в Кремль, за границу. В журналах он видел фотографии этих людей. «Вранье!»— злобно усмехался Галган, чтоб смягчить остроту обиды. Но самоутешение помогало слабо. Знакомая доярка Фроська из пригородного колхоза «Вперед» садилась в президиумы с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на розовой кофточке. Мастер доменного цеха с соседней улицы Луначарского купил себе легковую «Татру». Преподавательница иностранных языков из пединститута в последнем тираже займа на сторублевую облигацию Третьего решающего выиграла двадцать пять тысяч рублей... Кругом людям везло! Им прямо с неба сваливалось счастье, само лезло в руки. Одного лишь Галгана счастье упорно обходило стороной. Приходилось тащить из артели по мелочи.
Жизнь текла серая, скучная. А где-то на роскошных женщинах сверкали драгоценности, шумел на океанских пляжах прибой, под южным солнцем скользили яхты, могучие черные «роллс-ройсы» и «кадиллаки» несли своих владельцев в ночные дансинги, бесчисленными огнями рекламы пылали улицы огромных городов... И все чаще Галганом овладевало желание мстить людям. Людям вообще, всему советскому обществу, где ему не удавалось урвать жирный кус. Тогда кладовщик исчезал на ночь из дому. Наутро жители обнаруживали сломанные фруктовые деревца в своих садиках, вымазанные дегтем ворота, сорванные номерные знаки.
Не изменился Галган и после женитьбы. С первого же дня он объявил жене Ксении, молоденькой ткачихе, что его заработок ее не касается. На плечи женщины легла двойная ноша: работа на фабрике и домашнее хозяйство. Через год родилась девочка. Потом появился мальчик. Дети росли здоровенькие, крепкие. Ксения не могла нарадоваться на них. Галган по-прежнему гулял где хотел, иногда возвращался домой под утро, не давал жене ни копейки, но она и не требовала от него ничего. Ксения довольствовалась тем, что Галган не бил детей. Отстоять их от побоев ей удалось после того, как однажды она, тихая, покорная, ни в чем не перечившая мужу, едва не выцарапала ему глаза, отнимая сынишку. Галган решил не связываться с бешеной бабой и перестал замечать детей.
Ксения учила детей любви ко всему живому, ласкала их, холила, отдавала им каждую свободную минуту. Но недолго длилось их детство. Полоская белье в проруби, Ксения простудилась, слегла в постель, и через неделю на городском кладбище добавился еще один безымянный холмик без ограды, без цветов.
Худое пошло житье детям! Три дня за ними присматривала сердобольная соседка, а на четвертый Галган привел в свой дом мачеху. Вертлявая, крашеная Васса сразу же возненавидела детей, которые дичились, забивались от нее в углы. Даже Галган не додумывался до таких изощренных мучительств, которым подвергала сироток мачеха. Заметив, что мальчик страшно боится темноты, она за всякую невинную шалость запирала его на ночь
там... лучше убейте меня, тетечка!» Страшно было слышать такие слова из уст малыша! Но ничему не внимала сожительница Галгана. Она бросала мальчика на пыльные мешки и уходила. Вокруг пищали мыши. Что-то холодное, скользкое касалось руки ребенка.
Кто знает, что совершалось в душе ребенка за бесконечную ночь, в продолжение которой он ни на минуту не смыкал глаз, тысячу раз умирал от страха и не мог умереть... Наутро мачеха выпускала его из чулана полубесчувственного, повзрослевшего за одну ночь. Сестра не смела даже приласкать и утешить братца. Только на кладбище, у могилы матери, они становились снова детьми, звали к себе мать, просились к ней и плакали.
Но разгульная, веселая жизнь, которую вел теперь Галган с новой женой, требовала денег. Приходилось добывать их все больше и больше, идти на риск. Васса издевалась над осторожностью мужа, и он решился. Ночью вспыхнул артельный склад, предварительно наполовину очищенный Галганом.
Уловка не помогла. Преступление раскрылось. Когда суд объявил приговор: десять лет лишения свободы,— Васса, сидевшая в зале, спокойно поднялась и вышла. Больше ее в городе не видели. Детей пришлось устроить в детский дом.
Только через восемь лет, нераскаявшийся, по-прежнему до краев налитый злобой ко всему советскому, но научившийся обуздывать свой нрав, Галган вышел за ворота исправительно-трудового лагеря. Куда делись Васса и его дети, он даже не поинтересовался.
Никто не попрекал его прошлым. Перед Галганом открылись все пути к честному труду. Но он презирал тех, кто привык тяжелой, упорной работой добывать каждый рубль. Галган сумел выкрасть незаполненную трудовую книжку, скрыл свое прошлое, и вскоре прииск «Крайний» обогатился новым начальником хозяйственной части. Должность эта привлекла Галгана своими возможностями: всюду бывая, пропуская через свои руки деньги, продовольствие, разные материалы, легко кое-что прибрать к месту. Так оно и вышло.
Понравился Галгану также и Крутов. Неглупый от природы, Галган быстро смекнул, что, пока начальник прииска будет им доволен, его будущее обеспечено. С этого дня Галган положил себе за правило: ни в чем
не перечить Крутову, всячески угождать ему, исполнять каждую прихоть.
Устоявшуюся обеспеченную жизнь нарушила угроза Недели. Приходилось рисковать, чтобы убрать опасного врага.
9
Падая, Тарас попал одной рукой в кольцо резинового шланга, которое свешивалось над пропастью. Громадная сила позволила бурильщику удержаться, и он повис на шланге, пролетев несколько метров.
Галган заметил, как дернулся и вдруг натянулся шланг. Он бросился на землю, осторожно подполз к краю гезенка и опешил: слегка раскачиваясь на шланге, над пропастью висел Тарас. Их глаза встретились.
До сих пор никто из них не проронил ни звука. Галган молчал, Тарас — тоже. Толчок, падение, неожиданное спасение — все совершилось так быстро, что Тарас опомнился, лишь увидев над собой голову Галгана. В ту же секунду Неделя испустил гневный крик и полез вверх, помогая себе ногами.
Но Галган уже оправился от минутной растерянности. Его голова исчезла и тотчас показалась снова вместе с рукой, в которой торчал острый нож. Он приставил его к шлангу и с неописуемой улыбкой взглянул на свою жертву.