Годы в броне
Шрифт:
– Успокойся, послушаем.
Генерал Коваленко говорил, как обычно, тихо и спокойно:
– Мне кажется, я понимаю недоумение некоторых сидящих на этом собрании. Кое-кто думает: "Как же так, дожить до таких лет, пройти большой жизненный путь, занимать такой пост, распоряжаться судьбами многих людей, и вдруг беспартийный!" Я хотел бы чистосердечно поведать присутствующим о моем пути, о том, что привело меня на это собрание.
Как ни старался генерал казаться спокойным, это ему не удавалось. Лицо его побледнело, рука усиленно мяла
Сотни глаз пристально смотрели на командира дивизии.
– Я воевал в первую мировую войну, поначалу рядовым, потом офицером, и хотя не был за царя, воевал честно, как подобает русскому солдату. Был ранен, награжден Георгиевским крестом. А потом революция. Ее я принял всем сердцем, теперь я знал, за что сражаюсь. Дрался с Деникиным, Колчаком, Врангелем. Кончилась гражданская война, но я остался в армии, понимал, что она еще понадобится.
Почему в партию не вступал? Да как-то не задумывался над этим. Все казалось ясным, определенным. Я же всегда был с большевиками. А то, что без партийного билета, - не смущало. Не всем же быть членами партии. Но вот сейчас не могу. Увидел, что война нынче особенная. Никогда еще не было такой страшной войны. Победа или смерть. Иного пути у нас нет!
Генерал отошел от дерева, усиленно жестикулируя здоровой рукой. Лицо его раскраснелось.
Над лесом пронеслись немецкие "юнкерсы". Летели низко: казалось, вот-вот придавят нас к земле. Зенитные батареи открыли огонь, кто-то стал беспорядочно стрелять из винтовки. Генерал Коваленко стоял, не двигаясь, словно высеченный из гранита. Глядя на него, все успокоились. Собрание продолжалось.
– Второй месяц мы воюем. Деремся за каждый клочок земли. Бойцы наши жизни не жалеют, и храбрее всех воюют коммунисты. Это самые бесстрашные люди. Их мы посылаем в разведку, в боевое охранение, в тыл врага. Вчера за Демяхами погиб коммунист - командир батальона Поляков. Его батальон почти месяц удерживал это село...
Здесь, на собрании, находится командир танкового батальона. Танкисты участвовали в десятках атак, о них с любовью говорят во всех наших ротах и батареях. Днем они воюют, по ночам вытаскивают подбитые танки, штопают, ремонтируют их - и опять в бой. Только на днях полки Максимова, Самойловича, Семашко выдержали натиск фашистских войск, пытавшихся сбросить нас с плацдарма на реке Осотня. Командиры этих полков - члены Коммунистической партии.
Генерала снова охватило волнение, и это было заметно окружающим.
– Нелегкой дорогой пришел я на это собрание. В трудное для Родины время я хочу быть членом партии, которая поднимает народ на борьбу с врагом, хочу быть в рядах тех, кто организует защиту Родины и всегда идет впереди.
Коваленко присел на пенек.
Люди молча следили за генералом. Глебов толкнул председателя:
– Чего замер, веди собрание.
Никто на собрании не выступал, зато в воздух взметнулись сотни рук. Проголосовали и мы с Ткачевым, хотя не состояли на учете в этой парторганизации. Не удержался и Петр Москалев, тоже
Партия в эти минуты приняла в свои ряды еще одного верного сына Кирилла Алексеевича Коваленко.
Поздно вечером мы возвращались в батальон. Прижавшись друг к другу, молча слушали тихое урчание мотора. Мысли снова возвращались к тому, что слышали сегодня на лесной поляне.
Как всегда, растормошил нас неугомонный Москалев.
– Товарищ комбат, на кого похож наш генерал?
– В самом деле, - очнулся от своих мыслей Ткачев, - наш командир дивизии кого-то напоминает...
Остаток пути прошел в шумных спорах. Москалев сравнивал Коваленко с Раевским и Багратионом, Ткачев - со Щорсом, а мне генерал Коваленко напоминал бесстрашного комиссара полка Пожарского, который погиб в боях на озере Хасан.
Ошибка
Под вечер к нам заехал генерал Коваленко. Он возвращался от командарма. Дивизия получила новую задачу.
– В чем она заключается? - осторожно спросил я комдива.
– Задача остается прежней: ни днем ни ночью не давать врагу покоя.
Генерал сидел на брезентовом стульчике, окруженный танкистами. Тихим уставшим голосом он рассказывал о положении на нашем Западном фронте.
– Танкисты будут действовать? - спросил Ткачев. Генерал отрицательно покачал головой:
– Туго без вас, но с недельку продержимся.
Узнав от Дмитриева об эвакуации с поля двух подбитых танков, Коваленко схватил его руку и долго тряс ее.
– Вы понимаете, что значат в такое время два танка?
– Конечно понимаем, иначе не рисковали бы жизнью.
– Сколько у вас машин в строю?
– Одиннадцать.
– Это не так уж мало, комбат. Но я вас все равно придержу. В конце месяца вы будете нужны до зарезу.
Командир дивизии обошел все роты, выпил крепкого чая и отбыл на свой командный пункт.
После этого посещения прошло не больше суток, и от Глебова поступила новая команда: быть готовыми к боевым действиям.
– Что-то случилось на передовой, - вздохнув, заметил Ткачев.
Танки выползли из своих капониров, заняли лесную поляну и выстроились в колонну. Надвигалась ночь. В лесу она казалась особенно мрачной.
В тревожном молчании танкисты ожидали приказа. Второй день не работала телефонная связь. Штаб дивизии переместился на новое место, и начальник связи, наверно, забыл о существовании танкового батальона.
Поздно ночью к опушке леса подкатил громыхающий мотоцикл. Из коляски вывалился человек, спросил, где комбат, и взволнованно протянул мне конверт.
Коханюк фонариком осветил бумагу. Это был приказ: "Выйти в район Есеной и не допустить выхода немцев в тыл".
– Чего вы нервничаете? - спросил я офицера связи, который доставил приказ.
– Немцы прорвали фронт, я едва добрался до вас.
– В чьих руках Батурино?
– Не знаю.
Я понял, что толку от этого человека не добьюсь, и приказал начать движение.