Годы в огне
Шрифт:
— Не хвастаю. Я ж поминал: все в жизни сцеплено и оставляет на земле свои знаки. Вечор упреждал я тя, Александр, чтоб глядел вокруг, как надо, и тайну примет замечал. Стало быть, ничего не приметил.
Санечка обескураженно спросила:
— О чем ты?
— Вспомни: в исходе дня ветер свирепо выл, и небо низко легло. А багровое солнце воткнулось прямо в тучу, как молодая купчиха — в перину.
— Вчера на закате?
— Вчера на закате. И прибавь к тому еще многое. Дым от очажка нашего тащился по земле; муравьи прятались в домишки свои;
Он пошевелил беззвучно губами, видно, вспоминал приметы еще.
— А воробьишки! Они же кучились, кричали в кустах, а были и такие, что в пыли, как дети, купались.
— И что же?
— Вот те раз! Это же все к худой погоде.
— Что ж ты меня не упредил, Булычев?
— Полагал — знаешь. У нас такое все знают, и горожане даже, которые грибы либо ягоды в лесах берут, а то сено полянок косят. А я рыбак да охотник с семи своих годов, как мне такое не понимать!
Санечка подсела ближе к Булычеву, попросила с надеждой:
— Расскажи еще, что хочешь… Мне такое непременно знать надо.
— Можно, — великодушно согласился Костя, — набирайся ума, пока случай есть.
На одно мгновение в глазах Лозы вспыхнули веселые искры, но тут же погасли; она даже наклонилась к товарищу и стала похожа на большой вопросительный знак.
— О чем же те объяснить? — спросил Булычев, адресуясь не столько к Лозе, сколько к самому себе. — Однако слушай и кормись, впереди у нас путь в кривляках, без еды не станет сил ноги маять.
Он скрутил из куска газеты немалую косушку, прикурил ее от огня под ногами и, точно волшебник, покрылся весь клубами дыма.
Разогнал марево ладонью, спросил:
— Шагаем мы с тобой, к примеру, по горке и смущаемся: где юг, а где север? Один склон кряжа березкой да осиной порос, другой — елочкой. Так где же юг, а где север?
Лоза молчала.
— Север чаще всего на еловом склоне, браток. Елке менее солнца потребно, чем березке, скажем… На землянику глянь. С какой стороны краснее? Верно, с южной…
Через минуту осведомился:
— Мы с тобой на Юрму барабались, ни разу не сбились. Как это так я столь точно шел?
Санечка поглядела на лукавую физиономию Булычева, густо искусанную комарами, и впервые за всю дорогу улыбнулась.
— Как же?
— Скажу. Немалый помощник путнику — ветер. У него, ветра, тоже свои пути-дорожки. И не вмиг меняет он их. Значит, за ветром следи.
Увидев в глазах спутника вопрос, пояснил:
— В густом, непролазном лесу, в самой заглухе, само собой — тишь, откуда там вихрю взяться? Тогда задери голову, найди облачка — и сразу увидишь, куда ветер бежит. А на опушке трава те скажет и кусты тоже, откуда и куда главная тяга, — по наклону растений суди.
— А коли в степи, и нет облаков?
— Тот же ветер — подмога. Иди так, чтоб он постоянно в лицо дул или, скажем, напротив, в спину. И коль без
Потом еще объяснил, как верно шагать ночью — по звездам, конечно же, а то и по шуму реки, и внезапно полюбопытствовал:
— Приказал те командир деревце ссечь, чтоб в три сажени длиной. А на полянке жара, солнце печет. Помаялся ты, срубил сосенку, ан, а в ней трех саженей и нет! Как же загодя ствол измерить? Не лезть же на него!
И сам растолковал:
— Сыщи палку в сажень, скажем, длиной, воткни ее в землю и погляди на тень. В ней, в тени, допустим, две сажени. Выходит, коли в палке сажень, а в тени две, значит, тень вдвое больше палки. А теперь еще проще: измеряй тень сосны и отними половину. Руби без опаски.
— Г-м… просто…
— В жизни все просто, коли ответ подскажут. Да не часто оно так случается. Ну, давай собираться… Солнце вот-вот Чертовы ворота осветит…
Пока они обтирали котелок и ложки травой, складывали их в крошни и топтали костер, Костя успел сообщить, как утеплять землю ночевки костром, плести стельки из сухой осоки, и почему река у берега течет тише, чем на стрежне, и каков след бегущего человека, и где ставить шалаш, если выпал немалый отдых.
Уже собравшись в дорогу, вдруг огорченно покачал головой.
— Как это я те такого важного не сказал? Ты ведь, чай, не знаешь, что оно на тутошнем языке значит — Юрма? А переводится — «Не ходи». Ибо именно здесь изготовляет черт свои грозы, и ливни, и разбойные вихри. Тут, где прижались друг к дружке Южный и Средний Урал.
Санечка оборотилась к северу и несколько минут стояла в молчании, не в силах оторвать взгляда от первозданного великолепия гор. На двести верст окрест простиралось море лесов, сияло на востоке девичьим зеркальцем озеро («Аргази», — подсказал Булычев), а чуть севернее слоилось в подсиненной дымке еще одно («Увильды»).
— Ну, поспешаем, браток.
Они пошли прямо на солнце, и Санечка увидела странные камни, будто останки древнего входа в обиталище нечистой силы.
— Чертовы ворота? — догадалась Лоза, и Булычев значительно кивнул в ответ.
Вскоре они двигались уже лесом, в иное время — чуть не ощупкой, с опаской ставя ноги на щебень, готовый вдруг зашевелиться под сапогом.
То и дело попадались деревья-валь и сухостой, а то, случалось, и малые гари.
Санечка отыскала себе подобие тропы и оттого решила, что здесь, хоть и редко, появляются люди.
Булычев пожал плечами: ветки на той тропе бьют человека то в лицо, то в грудь. Это ходовая, но не людская тропа, а звериная.
Идти под уклон было худо, иной раз не хотелось огибать колодину, но Костя упреждал: ствол может быть гнил, и, следовательно, ноги недолго сломать. Приходилось кружить, что поделаешь?
Как всегда, партизан сказал внезапно:
— Иной человек все видит и ничего не знает. Спроси его, и окажется — не заметил он даже, что нет на земле ни черных деревьев, ни черной травы, ни черных цветов.