Годы в огне
Шрифт:
— Хм-м… как узнал?
— Старики сказывали, и ученые люди писали. Так вот: не лезь под тополь в грозу.
— Благодарствую. Не полезу. Долго нам еще в отряд добираться?
— Долго. Теперь бы направо свернуть, в Карабаш, а мы, наоборот, на Юрму тянем. Приказ мне такой даден, браток.
— Почему, как думаешь?
— А что думать? Белые красных с юго-запада ждут, а мы к ним с севера явимся. Безопаснее нам.
Косте нелегко давалось молчание — и он сообщал Лозе все новые и новые приметы. Булычев утверждал, что чайки, чуя приближение бури,
И, напротив, перед теплым солнечным днем самец-кукушка без устали кует свою песенку, обращенную к подружке, неумолчно звенит соловей. Короче сказать, жизнь кипит меж стволов и в ветвях чуть не круглые сутки.
Булычев совсем разошелся и уверял Лозу, что может загодя, еще с осени, угадать, какая будет весна.
Коли она предстоит дружная, тогда медведи непременно устроят берлоги на холмиках и возвышенностях: ведь низины в такую весну окажутся под водой.
Ранний и дружный прилет птиц тоже означает теплую весну.
— А еще вот что запомни, — добавлял Костя. — Ежели птица гнездо вьет на солнечной стороне — к холодному лету, а коли на теневой — к жаре.
Лоза, сама отменно знавшая многие приметы, слышанные от следопытов Прибайкалья, недоверчиво качала головой.
— Выдумщик ты, Булычев, право, сочинитель.
Костя отмахивался рукой и замолкал.
Весь остаток дня, пока тащились по чуть видной тропе мимо болот и завалов, обходили скалы и продирались через жесткий лес, Булычев не уставал говорить спутнику, чтоб глядел окрест, замечал всякие приметы, — он, Костя, потом спросит.
Санечка вяло кивала головой, однако глядела лишь под ноги, уже чувствуя, как перебивается то и дело сердце. В этой мешанине камня, дерева и воды постоянно приходилось выверять направление, дабы не забрести в сторону, и уралец приглядывался к стволам елок и сосен, к муравейникам, к быстрому бегу облаков.
Вечером миновали лес, и на альпийских лугах Костя объявил малый привал — жаль было Санечку; да и сам, признаться, порядочно изнемог.
После отдыха взъем стал отчего-то еще труднее, и на гребень Юрмы, усыпанный камнями, вскарабкались грязные, лиц не видать — пот, паутина, листья, налепившиеся еще в лесу.
На этот раз не стали готовить и подобия лежанки, а забрели в пещеру, что зияла в каменной глыбе, и упали на сырые лишайники. Отдышавшись, поели впрохолодь, сунули под голову крошни и повалились в сон без мыслей и сновидений.
Однако Лоза проснулась тотчас (так ей казалось), поежилась и стала разглядывать небо, видное из пещеры. Мерещилось, что тучи бегут в разные стороны, их гонит тревога, и они клубятся в гневе и страхе. В разрывах мглы иногда был виден ковшик Малой Медведицы, сияла яркая Полярная звезда, а Млечный Путь почему-то исчез, и вместо него была бездонная угольная бездна.
Лоза подумала, что пробудилась от
От туч не было и следа, и рядом, внизу, в глуби, казалось, рукой достать, мелькал редкими огнями немалый город. Санечка поняла: это Карабаш, однако она уже знала, что глаза в горах лгут, и до города, пожалуй, десять-пятнадцать верст.
Внезапно со всех сторон, главным образом снизу, засвистел ветер. Тотчас этот разбойный свист обратился в сплошной вой. Санечка поспешила в пещеру и торопливо опустилась на лишайники.
Ливень хлестал Юрму четверть часа и смолк так же внезапно, как и начался. В небе таинственно задрожали звезды, и сразу стало спокойно и лунно в мире.
Булычев спал сном праведника, даже дыхания не было слышно, а Лоза никак не могла забыться, снова поднялась и присела на камень у входа в пещеру.
Пожалуй, нечаянно стала думать о деле, которое отправило ее в кружную опасную дорогу. У человека красной разведки, внедренного в штаб Западной армии (Колчак несколько раз менял название — Московская, 3-я, но особый отдел Павлуновского продолжает именовать ее, для удобства, Западной), у этого неуловимого разведчика был исполнительный и надежный связной. Но к Яну Вилисовичу поступили сведения из верных источников: белые обратили внимание на связника. За ним, похоже, установила слежку контрразведка Гримилова-Новицкого, значит, мог последовать провал.
Чекисты тотчас отозвали человека, попавшего под надзор врага. Санечка еще раз припомнила пароль и отзыв, которыми предстоит обменяться на Александровской площади Челябинска.
На разведчице должно быть ситцевое платье, украшенное медальоном; в руках сумочка. Если она в левой руке, — все чисто. Женщины произнесут заготовленные фразы, и Лоза уйдет на явочную квартиру — Заречная улица, семь, полуподвал.
Таким образом они — «Серп» и «Шило» познакомятся, чтобы потом встречаться столь часто, сколько позволят обстоятельства.
Твердо веря, что все случится, как задумано, Санечка легла рядом с товарищем и заставила себя заснуть — их ждала самая опасная часть маршрута.
Проснулась оттого, что кто-то ползал по ее лицу. Она, не открывая глаз, тряхнула головой, но ничто не изменилось. С трудом разлепив веки, увидела лукавую физиономию Булычева; партизан веточкой можжевельника покалывал ей лоб и губы.
— Эх ты! — увидев, что подросток проснулся, воскликнул Костя. — Так и молодость минет, во сне-то!
— И впрямь — лежень! — согласилась Санечка. — Давно встал?
— Час назад, полагаю.
— Что ж не будил?
— Нужды не было. Очажок сложил, к лужице сбегал, огонь развел. А теперь затируха поспела.
— Затируха?
— Вода, мука и сала маленько. Соли добавь — вот и затируха.
Пока ели походную баланду, Костя похвалился:
— А я ведь знал, что косохлест ночью грянет!
— Хвастаешь небось. Как это — «знал»?